Ученик убийцы

Даже сейчас я не люблю вспоминать следующие несколько дней. Сердце мое разрывалось, и я не мог ни есть, ни спать. Я не мог сосредоточиться ни на какой работе и принимал упреки моих учителей с мрачным безразличием. Я испытывал непрекращающуюся головную боль, а в желудке были такие спазмы, что еда совершенно меня не привлекала. Я уставал, только подумав о еде. Баррич терпел это два дня, а потом загнал меня в угол и влил мне в горло глоток согревающего и немного средства, очищающего кровь. Эта комбинация заставила мой желудок извергнуть из себя то немногое, что я съел в тот день. Баррич заставил меня после этого промыть рот сливовым вином, и я по сей день не могу выносить его вкус. Потом, приведя меня в полное изумление, он потащил меня вверх по лестнице в свою комнату и грубовато приказал лежать там целый день. Когда наступил вечер, он погнал меня в замок, и под его бдительным присмотром я был вынужден проглотить миску водянистого супа и толстый кусок хлеба. Он хотел снова взять меня к себе на чердак, но я настоял на том, чтобы вернуться в мою собственную постель. На самом деле мне следовало быть в своей комнате. Я должен был знать, позовет меня Чейд или нет, вне зависимости от того, смогу ли я пойти. Всю следующую бессонную ночь я смотрел в темный угол моей комнаты. Но Чейд меня не позвал.

Небо за окном стало серым. Я перевернулся на другой бок и остался в постели. Глубина одиночества, навалившегося на меня, была слишком всеобъемлющей для того, чтобы я мог с ней бороться. Все варианты, которые я тысячи раз перебирал в уме, должны были привести к печальному концу. Я не мог решиться даже на такое ничтожное дело, как вылезти из кровати. Что-то вроде болезненной дремоты охватило меня. Любой звук рядом казался слишком громким, и мне было то слишком жарко, то слишком холодно, как я ни возился со своими одеялами. Я закрыл глаза, но даже мои сны были яркими и надоедливыми. Спорящие голоса, такие громкие, как будто говорившие стояли у моей постели, и тем более неприятные, поскольку это звучало как если бы один человек спорил сам с собой и принимал попеременно обе стороны.

«Сломать его, как ты сломал другого», — бормотал сердито человек из моего сна. «Ты и твои дурацкие испытания!» И потом: «Никакая осторожность не бывает лишней. Нельзя обличать доверием кого попало. Кровь скажется. Испытай его характер, вот и все». И другой: «Характер! Ты хочешь получить безмозглое орудие. Иди и выковывай его сам. Бей, и получишь нужную форму». И тише: «Это мне не нравится. Я больше не позволю себя использовать. Если ты хотел испытать меня, то ты сделал это». Потом: «Не говори мне о крови и семье. Вспомни, кем я тебе прихожусь. Это не о его преданности она беспокоится и не о моей».

Сердитые голоса стихли, слившись в единый гул, потом начался новый спор, на этот раз более громкий. Я с усилием открыл глаза. Моя комната превратилась в поле короткой битвы. Я проснулся под звуки жаркого спора Баррича и миссис Хести, под чью юрисдикцию я попал. У нее была плетеная корзинка, из которой торчали горлышки нескольких бутылок. Запах горчичного пластыря и ромашки был так силен, что меня чуть не вырвало. Баррич стоически преграждал ей путь к моей постели. Руки его были скрещены на груди, и Виксен сидела у его ног. Слова миссис Хести гремели у меня в голове, как камни.

«В замке». «Эти чистые простыни». «Знаю мальчиков». «Эта вонючая собака». Я не помню, чтобы Баррич сказал хоть слово. Он просто стоял так прочно, что я мог ощущать его с закрытыми глазами.

Позже он исчез, но Виксен осталась на кровати, и не в ногах, а рядом со мной. Она тяжело дышала, но отказывалась слезть и улечься на прохладном полу. Я снова открыл глаза еще позже, уже ранним вечером. Баррич вытащил мою подушку, немного повзбивал и неуклюже запихнул ее под мою голову, холодной стороной кверху. Потом он тяжело опустился на кровать, откашлялся.

— Фитц, с тобой что-то произошло. Раньше я никогда такого не видел. Во всяком случае, что бы с тобой ни случилось, это не касается ни твоих внутренностей, ни твоей крови. Будь ты чуть постарше, я бы заподозрил, что у тебя какие-то проблемы с женщинами. Ты ведешь себя как солдат после трехдневного запоя, хотя вина не пил. Мальчик, что с тобой случилось?

Баррич смотрел на меня с искренней тревогой. Он выглядел точно так же, когда боялся, что кобыла собирается выкинуть, или когда охотники приводили собак, пораненных кабанами. Это каким-то образом дошло до меня, и, сам того не желая, я начал мысленно прощупывать его. Как всегда, стена была на месте, но Виксен немного поскулила и положила морду поближе к моей щеке. Я пытался выразить то, что происходило у меня внутри, не выдавая Чейда.

— Мне ужасно одиноко сейчас, — услышал я собственные слова, и даже мне самому они показались жалкими.

— Одиноко? — Баррич поднял брови. — Фитц, я же здесь. Как ты можешь говорить, что тебе одиноко?