Училка

— Ну Анна Леони-идовна… — заныли девочки одна за другой. — Я столько времени утром причесывалась… И я… Вообще встала без пятнадцати семь… Что, портить прическу? Ан-Леони-и-идна-а-а…

Я махнула рукой.

— Сидите! Что с вами делать, с красотками… Сейчас все время проболтаем про чепуху. Так, кто учил Лермонтова?

Лермонтова не учил никто. Даже Вероника, пряча глаза, опустила голову и что-то чертила на листочке. Зверствовать и ставить двойки всем подряд мне совершенно не хотелось.

— Давайте проверим, у кого какая память. Пять минут вам даю, посмотрим, кто сколько выучит.

— Ничего себе! — заныла Семенова. — А у меня, может, память особая… Я только на ночь могу учить…

— А ты поучи, ляг, поспи на парте, и расскажешь! — засмеялся Сапожкин.

— Отлично! Давайте! — подал голос Тамарин, который до этого что-то решал, наверно, доделывал математику. — Посмотрим, кто есть who!

— Поприличнее себя веди, Тамарин! — обернулась к нему Ксюша, надевшая сегодня низкое декольте, открывавшее ее худую шейку и костистую грудину. — Здесь дамы!

Придумка моя была очень глупая. За пять минут Тамарин, Вероника и еще пара человек выучили полстихотворения, быстро ответили, получили пятерки. Но остальные не смогли запомнить и трех строчек. Выходили по одному, смеялись, запинались, краснели, дразнили друг друга, постепенно класс пришел в такое возбуждение, что я не знала, как их унять. Вот бы сейчас заглянула Роза. Но Роза не заглядывала.

Дети хохотали, начали вставать, переходить друг к другу, на меня уже мало кто обращал внимание. Это напомнило мне первые дни работы в школе. Что-то я опять сделала не так. Или сама нахожусь в слишком активном состоянии, от меня бьет электричеством, все заряжаются. Только в этом классе ударило как-то не в ту сторону. Я не знаю теперь, как завладеть их вниманием, как заставить вернуться в литературу. Поставить всем двойки? Самое простое и глупое. А за что? За то, что дети смеялись? За невыученный урок не поставила, а за хохот поставлю? К тому же мне совсем не хочется портить самой себе успеваемость… А, вот и я попалась! И дети это отлично знают. Все их двойки я ставлю прежде всего себе — чтобы меня потом ругали, порицали, требовали исправить оценки. А считает-то сейчас компьютер! Не выведешь просто так четверку, если стоят два-два-четыре-три. Журнал электронный, компьютер пишет — 2,75. Если хочешь завысить оценку — ставь перед аттестацией несуществующие оценки за четверть. Кто сможет проверить, получал ли Сапожкин в марте две пятерки или не получал? А верно, кстати, что мне Сапожкин симпатичен, а Тамарин — раздражает? Почему? Сапожкин не такой злой, что ли?

— Народ! Ну-ка угомонитесь! — попробовала призвать я класс к порядку.

Вероника подняла на меня глаза, внимательно посмотрела и отвела в сторону. Восточный она человек? Или не восточный… Не поймешь. Но точно одинокий и не очень счастливый. Я ошиблась вначале, она не стремится в лидеры. Не помню рыжеволосых лидеров. Другая природа. Отшельников и проповедников помню, зачинателей мировых религий, а вот боевых лидеров — нет. Викинги не в счет, они все были рыжеволосые, если верить сагам.

Тамарин несколько раз, в свободном полете перемещаясь по классу, победно на меня поглядывал и ухмылялся. «Да мне не обидно, Дима!» — хотелось сказать мне ему. Но я не стала отвечать вслух на его ухмылки.

Мне и правда не обидно и самой весело. Бегать с ними по классу, смеяться и прыгать? Я бы побегала, но не могу, не соответствует высокому званию учителя. И они неправильно поймут. А так бы я побегала. Я забыла это чувство. Я знаю, что такое любовь. Я люблю детей, Андрюшку и с любовью вспоминаю своих родителей. Но я забыла, что такое влюбленность. Наполненность всего тела щекочущими пузырьками. Легкая, светлая и веселая музыка в голове. Острое покалывание, приятное — в душе. Время от времени такое волнение, как будто скоро нужно ехать в отпуск, вот уже стоят чемоданы, ждешь такси, последним взглядом окидываешь дом — всё ли в порядке, и ужасно волнуешься, в животе что-то поджимает, ёкает сердце…

Мой собственный класс довел библиотекаря, которая проводила у них замену. К ним приходили и завуч, и Роза, и все ругали седьмой «А», а потом вызвали меня. Я понимаю, почему они берутся ее доводить. Она доводится. Вспыхивает, начинает говорить с ними обидно, задиристо. «Вылупила глазенки», «граблями не маши», «башку подними, не оторвется». А двойки, которые она поставит на замене, — ненастоящие. Их потом можно оспорить. Даже и компьютер пусть посчитает, а все равно — кто ту двойку влепил? Никто! На замене! Значит, компьютер посчитает 3,2, а поставят в результате четверку как миленькие. Так полагают дети. И доводят тех, кого можно доводить.

— Почему? — спросила я свой класс. — Почему так жестоко?

— Она вредная, — ответила мне Катя Бельская.

— Цель была какая? Заставить ее плакать?

— Уйти из класса! — выкрикнул Кирилл. — Не фиг нам тут мозги полоскать!

— Минус четыре балла, Кирилл, — вздохнула я.

— Почему четыре-то? — удивился Кирилл. — Фиг всего один был…

— За «мозги» еще.