Учитель фехтования

– Я не согласен с вами, ваша светлость. На самом деле в мире нет ничего, о чем стоило бы говорить долго.

– Кроме фехтования.

– Да, кроме фехтования. – Дон Хайме умолк, словно считая разговор оконченным, но через мгновение покачал головой и сжал губы. – Удовольствия таятся не только во внешнем мире, как вы, ваша светлость, изволили утверждать. Их можно получить и иным способом – сохраняя верность своим привычкам, своему внутреннему миру, и особенно в тот миг, когда все вокруг рассыпается в прах. Маркиз ответил с иронией:

– По-моему, как раз что-то в этом духе писал Сервантес. Разница лишь в том, что вы идальго оседлый, ваши ветряные мельницы внутри вас самого.

– Верно, только я не просто идальго, а идальго замкнутый и эгоистичный, не забывайте об этом, ваша светлость. Дон-Кихот боролся со злом и несовершенством, я же мечтаю об одном: чтобы меня оставили в покое. – Он задумался, прислушиваясь к своим чувствам. – Я не знаю, совместимо ли это с благородством и честностью, я хочу быть только честным, уверяю вас. Честным, благочестивым – это значит порядочным... Я хочу воплотить в себе все, что связано с понятием «честь», – добавил он просто; в его тоне не было и намека на самолюбование.

– Какая необычная цель, маэстро! – произнес маркиз с нескрываемым восхищением. – Особенно в нынешние времена. Почему же именно честь? Мне пришло в голову множество иных вариантов: деньги, власть, ненависть, страсть, тщеславие...

– Наверное, потому, что в один прекрасный день я сделал ставку именно на честь, а не что-либо другое. Может быть, по чистой случайности или потому, что мне просто нравится звучание этого слова. По правде говоря, оно связано для меня с образом моего отца, я всегда гордился тем, как он погиб. Достойная смерть – оправдание чему угодно. Даже недостойной жизни.

– Ого! – Аяла улыбался; он был в восторге от их разговора. – Такое отношение к смерти попахивает католицизмом. Так, значит, достойная смерть – путь к вечному спасению?

– Если вы ожидаете спасения или чего-либо в этом роде, не стоит и стараться... На самом деле важна последняя битва на пороге вечной темноты, когда единственный свидетель – ты сам.

– Вы забываете о Боге, маэстро.

– Он меня мало интересует, ваша светлость. Бог прощает то, чего нельзя прощать, он безответствен и непоследователен. Он не кабальеро.

Маркиз посмотрел на дона Хайме с восхищением.

– Я всегда говорил, маэстро, – произнес он, помолчав, – природа столь мудра, что запросто превращает святых в циников, чтобы позволить им выжить... Вы единственный случай, опровергающий мою теорию. Быть может, именно это и нравится мне в вас больше всего; пожалуй, даже больше, чем наши поединки. Вы доказательство того, что кое-что существует не только в книгах, как я думал раньше. Вы пробуждаете мою дремлющую совесть.

Они помолчали, слушая шум фонтана; листья зашелестели от порыва теплого ветра. В этот миг дон Хайме снова вспомнил об Аделе де Отеро, посмотрел краем глаза на Луиса де Аялу и внезапно почувствовал, как его охватывает смутное раскаяние.

***