Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Его охватил жгучий стыд: ведь он бывал здесь вместе с ее гостями, а он не имел права этого делать, не имел права навязывать ей себя, он был здесь лишним. Как он не понимал этого раньше?

Теперь по вечерам он ходил в кафе; сидел там в одиночестве и с грустью думал, что в это время у нее гости, дамы и кавалеры, им весело, но все видят, какая у них убогая обстановка. Пожалуй, станут относиться к ней с меньшим почтением. Да, совершенно ясно — так не может продолжаться, и только он во всем виноват. Он вырастил подле себя принцессу и оказался не в состоянии вознести ее на должную высоту. Все сбережения, из которых он оплачивал ее туалеты, исчерпаны. Что же будет дальше? Она жаждет счастья, а годы проходят, ее юные годы. Он крадет их у нее, он стал ее врагом!

Однажды у него на руках оказалось очень много денег, и он задержал их у себя на одну ночь, вместо того чтобы вечером сдать в контору. Это была ночь, в течение которой он тысячу раз чувствовал, что погибает и воскресает вновь. Когда наступило утро, он понял, что благополучно избежал пропасти, но в душе у него осталось чувство горечи против сестры — его неумолимого кредитора.

Он хотел выдать ее замуж за хорошего человека, он уже твердо решил это, но как восстало против такого решения его сердце, когда она в тот же день зашла за ним под вечер в контору! Она была прекрасна, лучше всех женщин на свете, и эта горделивая красавица все же шла бок о бок с ним по нарядным улицам.

За широким окном парикмахерской видны были намыленные физиономии строгих и важных господ, но какой же у них был теперь жалкий вид!

Проходя мимо, она обернулась к брату. «Вот видишь!» — сказала она, и в уголках ее ярко-красного рта легли две складки — складки презрения и насмешки.

За ужином она, вероятно, продолжала думать об этом, так как неожиданно рассмеялась, и, когда Петер поднял глаза, у нее было то же презрительное выражение лица.

Она заметила, что он наблюдает за ней, овладела собой и пристально посмотрела ему в глаза с таким глубоким чувством сострадания, благодарности, таким понимающим взглядом, что он подумал: «Чему быть, того не миновать».

— Что ж, давай сыграем партию, — сказала она.

Ему стало страшно, — это прозвучало так, будто она сказала: «Сыграем в последний раз».

Она раздала карты своими надушенными пальчиками.

— Ты, конечно, смошенничал, — весело сказала она, когда он выиграл, и вдруг, уставившись померкшим взором на лампу, произнесла с расстановкой: — Ах, нет!.. Самое трудное — это перестать быть порядочным!

В дальнейшем он показывался еще реже, он не имел права вмешиваться в жизненную борьбу, от которой не мог ее избавить. Все, что она отныне переживала, принадлежало ей одной, — и, конечно, еще кому-то, но не ему. Его уделом были страх, тоска и гнев, его наболевшему сердцу оставалось лишь обожать ее и проклинать. И все же он всегда знал, что с ней происходит. Об этом ему говорили почти неуловимые приметы, дыхание ветерка, какая-то тень во взгляде.

Он знал, что в ее жизни есть теперь мужчина, какой-то незнакомец, хотя никогда не видел его. Но он нередко караулил где-нибудь в воротах, надеясь увидеть этого незнакомца, увидеть ее судьбу, посмотреть ей вслед, — так шагает судьба, безжалостная и неведомая.

Однажды он ушел из конторы раньше обычного, потому что плохо себя чувствовал, у него был сильный жар; и дома он узнал все. Они были там. Он остановился и, затаив дыхание, прислушался. До него долетел восторженный голос. Это был голос Беатрисы.

Он ушел, весь дрожа, но сердце у него колотилось от счастья — от счастья, несмотря ни на что: она хотела, чтобы любимый называл ее так же, как называл брат. Просветленная любовью, она превращалась в то сказочное существо, которое принадлежало ему, только ему. Он думал: «Моя сестра!»

Дни проходили. Порой она совершенно забывала о нем, а порой не хотела отпускать его от себя. И всегда он знал, чем вызвана эта благосклонность, — душевным спокойствием или надеждой найти у него спасение.

Он не мог ее спасти; она должна была переносить все сама. Он только безмолвно, с собачьей преданностью давал ей понять, что ему все ясно. Страдальческое выражение ее лица говорило о разлуке, о предстоящем разрыве или боязни конца, а беспокойство, нервозность и вздохи означали новую надежду, новую любовь — и опять легкомыслие, и опять боль. Ему казалось, что время остановилось в этих бесплодных метаниях, которые ни к чему не приводят, а сам он только их неизменно покорный и участливый свидетель.

Но как-то вечером она не отпустила его, да и сама никуда не собиралась уходить; села рядом, потом беспокойно вскочила, убежала к себе и опять вернулась. Он смотрел на нее с восхищением, как всегда, когда случай дарил ему возможность хоть минутку полюбоваться ею. Но на лице у Анны не было и следа той радости, которую обычно доставляло ей его восхищение.

Странно, она заговорила с ним так, будто думала не о себе, а, как раньше, — только о нем.

— Скажи, тебе никогда не приходило в голову жениться? — спросила она.

Что это с ней сегодня?

Чтобы выиграть время, он потупился и пробормотал: