Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Ломан сделал это «для пробы». Он не был уверен, что в спектакле и ему достанется какая-то роль; все было точно во сне. Разве наяву такое возможно? В его разумном представлении своеобычное развитие Гнуса протекало гладко и в известной мере отвлеченно, как в книге. Рукоприкладство в нем не было предусмотрено. Ломан придумал интересную теорию касательно своего старика учителя; но он не знал души Гнуса — ее срывов в бездну, ее страшного горения и одиночества, тяжкого, как проклятие. Все это открылось Ломану слишком внезапно, и его охватил страх, страх перед действительностью.

Гнус обернулся к нему. Артистка Фрелих с визгом кинулась в соседнюю комнату и шумно захлопнула дверь. Первое мгновенье Гнус был точно пьяный; но тут же весь подобрался и, тесня Ломана, начал кружить по комнате. Ломан, чтобы не стоять с растерянным видом, подошел к столу, взял свой бумажник и почему-то начал его поглаживать. «Что бы такое сказать? — думал он. — На кого похож этот человек! Не то паук, не то кошка, глаза сумасшедшие, по лицу катятся разноцветные капли пота, трясущиеся челюсти в пене. Не очень-то приятно, когда такое существо тебя преследует, протягивает к тебе свои искривленные щупальцы и что-то бормочет».

Гнус нечленораздельно бормотал:

— Несчастный… ты посмел… Взять его… наконец-то… пойман с поличным… за это отдашь… все отдашь…

Он вырвал из рук Ломана бумажник и бросился вон из комнаты.

Ломан не двигался с места, охваченный ужасом, ибо здесь совершилось преступленье. Гнус, этот интересный анархист, совершил самое обычное преступленье. Анархист — нравственное исключение, вполне понятная крайность; преступленье же — это только обостренное состояние общечеловеческих склонностей, и ничего примечательного в нем нет. Гнус только что пытался на глазах у Ломана задушить свою жену, а затем ограбил самого Ломана. Комментатор сбился с толку, у наблюдателя сбежала с лица благосклонная усмешка. Ум Ломана, никогда еще не подвергавшийся столь невероятным испытаниям, немедленно утратил свою незаурядность и на слово «преступление» ответил, вполне буржуазно, словом «полиция». Правда, он отдавал себе отчет, что идея эта не очень-то оригинальна, но тут же решил: «Хватит», — и разом отбросил все сомнения. Во всяком случае, поступь у него была твердая, когда он двинулся к двери в соседнюю комнату, желая убедиться, что она заперта. Он, правда, слышал, как артистка Фрелих повернула ключ, по считал своим долгом еще раз удостовериться, что после его ухода она не попадет в лапы своего преступного супруга… И Ломан убежал из их дома.

Прошло около часу времени, толпа на углу все разрасталась. Город ликовал, так как арест Гнуса был уже решенным делом. Наконец-то! Горожане освобождались от гнета собственной порочности вместе с устранением соблазна. Мало-помалу приходя в себя и оглядываясь на трупы вокруг, они понимали, что откладывать этот арест было уже невозможно. И почему, собственно, власти так долго мешкали?

Телега, на которой высоко громоздились пивные бочки, загородила пол-улицы, мимо нее с трудом протиснулась карета с полицейскими чинами. За каретой бежала торговка фруктами; господин Дреге, бакалейщик, зачем-то приволок сюда резиновый шланг.

Толпа шумела перед домом Гнуса. Наконец появился он сам под конвоем полиции. Артистка Фрелих, вся в слезах, растерзанная, полуодетая, дрожащая от горя, раскаяния, исполненная небывалой покорности, цеплялась за него, висла на нем, казалось — стремилась слиться с ним воедино. Ее тоже арестовали, чего Ломан не предвидел. Гнус подсадил ее в карету с опущенными занавесками на окнах; глаза его искали кого-то в орущей толпе. Возчик на телеге с пивом высунулся из-под кожаного навеса — физиономия у него была бледная, нахальная — и пискливым голосом крикнул:

— Гнуси-то, гнуси полна карета!

Гнус стремительно оборотился на «это имя» — оно уже опять было не венком победителя, а комом грязи — и узнал Кизелака. Вытянув шею, задыхаясь, старик погрозил своему бывшему ученику кулаком. Но струя воды, пущенная из шланга господина Дреге, ударила ему в рот. Он захлебнулся, кто-то толкнул его в спину, и, оступившись на подножке кареты, он навзничь упал в темноту к ногам артистки Фрелих.

Верноподданный ^{35}

Глава первая

Дидерих Геслинг^{36}, ребенок смирного нрава, большой любитель пофантазировать, всего боялся и вечно болел ушами. Зимой он неохотно покидал натопленные комнаты, летом — тесный садик, где устоялся запах тряпья с бумажной фабрики и где над кустами сирени и ракитника поднимались стены старых деревянных домов. Иной раз, оторвавшись на миг от книги, от своих любимых сказок, Дидерих страшно пугался. Рядом на скамье сидела жаба чуть не с него ростом — он ясно ее видел! А то вдруг у стены напротив показывался гном; высунувшись по пояс из земли, он косился на Дидериха.