Учитель истории

— «Бойна-тIехьа»! — ликующе воскликнул учитель истории. Я сейчас не помню точно где, но эту скалу мне в детстве дед показывал… Да, лишь припоминаю, это красивейшее, изумительное место на границе Черных и альпийских гор, с богатейшей контрастной флорой, однако дед там пасеку не ставил, говорил, что быть там нельзя, особенно мужчинам. Издревле там было царство амазонок. А «Бойна-тIехьа» — огромная полусферическая скала, и почему-то на ней мало растительности и явственно видно, что эта скала из какой-то иной, более твердой породы, нежели окружающие ее горы. А название — «занавес» она получила оттого, что эта странно созданная самой природой скала полностью укрывала от солнечных лучей некогда существовавшее там озеро — «Мехкари-ам»[39]. И только раз в году, в дни весеннего солнцестояния, туда могли проникать солнечные лучи, и именно в эти два-три дня туда могли приходить мужчины на свидания с амазонками. И если мужчина вместе с уходом из ущелья солнечных лучей не удалялся, а оставался с амазонками, то он подвергался жестокому наказанию — вскоре терял мужскую силу и плоть, и даже после этого покинув запретное место, этот мужчина долго не выживал, чах на глазах, вскоре умирал в страшных муках… А амазонки после этих свиданий рожали детей; дочерей оставляли себе, а мальчиков при очередном свидании отдавали мужчинам, и, расставаясь с младенцами, они так плакали, что от их слез образовалось это кристально чистое высокогорное озеро.

— И дед рассказывал мне, вслух, все вспоминая, анализировал учитель истории, что предание гласит: последней амазонкой была Ана Аланская-Аргунская, и она тоже из-за какой-то важной тайны и ради своего народа вынуждена была расстаться с единственным сыном, но не навсегда, на два солнцестояния, когда в обмен на сохранность великой тайны она должна была получить взамен сына… Не два солнцестояния, а гораздо больше прождала Ана, наполняя озеро слезами, да сбылись проклятия ее бабушки: иссяк род амазонок, не увидала Ана больше своего сына. Говорят, видели ее охотники в последний раз плачущей у озера, Ана была уже совсем худой, болезненной, печальной. От помощи охотников она отказалась, советовала впредь, особенно мужчинам, здесь не бывать и тем более не задерживаться; проклятие последней царицы амазонок здесь витало. Правда, оставила она весет[40]

: «Рано или поздно — сюда, за великой Тайной цивилизации — должны прийти очень влиятельные чужестранцы. Эта Тайна не наша, и она нам не нужна. Эта Тайна принадлежит якобы им, и благодаря этой Тайне эти люди, а их немного, обладают господством и влиянием, и одновременно из-за этой же Тайны они и впредь будут подвергаться гонениям и презрению, если к живой или к мертвой не доставят ко мне моего сына, если живую или мертвую не поцелует меня мой сын, не приласкает, а потом с сыновним трепетом, скорбью и любовью не захоронит, как положено, предав родной земле… Таков был уговор. Только после этого я раскрою Тайну и сниму проклятие с этих всегда вроде бы могущественных, но несчастных людей…».

— Ю-ю-у-у! — совсем не таким, как прежде, а очень жалобным, скорбным свистом что-то завыло в подвале.

Содрогнувшись, съежившись от страха и озноба, учитель истории встревоженно огляделся кругом, и его взгляд почему-то устремился вверх: на темно-сером неровном железобетонном потолке застыли крупные капельки, и все они, словно догорающие звездочки, слабо мерцают от керосинового огня, навязчиво образуя видимость мрачной угасающей темени подземного небосвода.

— Ана, знаю, ты где-то в подземелье или в пещере уже тысячу лет вызволения ждешь, — сжимая на груди руки, горячо задышал учитель истории. — Скоро, очень скоро я тебя найду… Вот только где же эта скала? Ведь озера уже давно нет. После тебя оно иссохло или утекло… Стариков, знающих местность, в живых не осталось, после депортации потерялась связь времен… Ту скалу я, может быть, и узнаю, помню, на ней мало было растительности. Да и это сейчас не поможет — все снегом замело… Может, дождемся весны? Что три-четыре месяца, если более тысячи лет и зим ты ждала?!

— Ю-ю-у-у-у! — еще жалобнее и тоньше перекатным угасающим эхом пронеслась осязаемая сырая волна по подвалу.

И прямо на глазах учителя истории крупная капелька влаги не удержалась на скользком, холодном бетоне потолка, стремительно, со странным свистящим шумом полетела вниз и вонзилась, оставляя мизерные брызги, прямо на лицо древнего портрета.

— Ой, Боже мой! — воскликнул учитель истории. — Это ведь редчайший, древнейший шедевр!

Он потянулся к полотну, хотел побыстрее убрать влагу, но она уже впиталась, поглотилась трещинами краски, и, как случилось на новой картине, здесь тоже создался вид, что Ана плачет и текут слезы.

— Ю-ю-у-у! — совсем как немощная старушка жалобно выл подвал.

— Понял, Ана. Прости, прости! — чуть ли не кричал теперь Шамсадов. — Ни дня ждать не буду, ни часа, ни секунды. Сейчас же перенесу тебя из этого грязного, вонючего подвала в родовую пещеру Нарт-Корт — там тебя древние кавказские богатыри будут оберегать, а я с утра пойду в горы на поиски.