Удача – это женщина

Фрэнси глубоко вздохнула, когда крыша дома, где она когда-то жила, начала дымиться. Потом послышался пронзительный свист, ярко вспыхнуло пламя, и через мгновение весь огромный дом горел, как факел.

Девушка медленно повернула голову и взглянула на китайца.

– Смотри, – тихо произнесла она. – Он горит. Проклятый дом гибнет. Я поклялась, что увижу его лежащим в гробу. И он лежит. Там, в доме.

Потом, не говоря ни слова, последовала за ним, и они вместе пошли вниз по улице, прочь от огня и дыма, навстречу надвигающейся ночи.

Глава 13

Стояло сумрачное апрельское утро, и по небу ползли тяжелые дождевые тучи. Они ползли так низко, что, казалось, едва не задевали за крыши. Энни глянула за окно и возблагодарила Господа, что на календаре четверг, а не понедельник, и выходило, что стирать сегодня не надо. Заодно можно было не мыть парадную лестницу – дождь вымоет. Энни захлопнула двери и стала размышлять, как распорядиться этим днем.

Коридор, застланный красным турецким ковром, выглядел безупречно; парадная гостиная, где никто никогда не сидел, за исключением больших праздников, была стерильно чиста. Кухня, где они с отцом проводили почти все время, сверкала. Верхний этаж также отличался совершенным порядком, но теперь пустовал. Во всем доме невозможно было найти ни грамма грязи, ни одной ненакрахмаленной рубашки. Поскольку был четверг, значит, вечером она испечет пастуший пирог. Ее отец за каждым днем недели закрепил определенное блюдо, в четверг же они всегда ели пастуший пирог.

Огонь уже ярко горел на кухне, и Энни сняла с крюка кипящий чайник. Затем достала заварной чайник из коричневого фаянса, всыпала в него немного крепкого черного чая и залила кипятком. Потом она села на свой стул, на котором сидела всегда уже в течение многих лет, и стала ждать, когда чай заварится.

Было еще рано, и отец спал. В эти утренние часы дом принадлежал ей одной. Энни обвела глазами свои владения. Теплая, чистая комната, которая заменяла ей весь мир последние десять лет, временами казалась уютной и удобной… ловушкой. Как обычно, она выглядела прекрасно: сверкающая решетка из начищенной желтой меди прикрывала облицованный зеленым кафелем очаг, деревянная каминная доска была обита красным бархатом. На ней стояли выцветшие семейные дагерротипы в серебряных рамках и круглая латунная ваза с тонкими деревянными лучинками, которыми отец раскуривал свою трубку. Рядом с вазой находилось чучело птички, прикрытое стеклянным колпаком. Энни перевела взгляд на бронзовые газовые рожки, затененные матовыми стеклянными абажурами, затем на любимое кресло отца, покрытое бордовым бархатом и слегка продавленное посередине от длительного пользования. Подголовник кресла закрывал вышитый белый чехол из льна, который она ежедневно меняла. Потом в поле ее зрения попали блестящий коричневый линолеум, покрывающий полы на кухне, и ковер с бахромой, вытертый и выцветший за многие годы, и простой сосновый стол, застеленный яркой клеенкой в красно-белую клетку, на котором она готовила пищу. Затем ее внимание переключилось на виндзорские стулья с гнутыми спинками, стоявшие возле стола, за которым домочадцы ели, глубокая раковина с нависающими над ней начищенными медными кранами, кухонный шкаф для посуды, уставленный белыми и голубыми тарелками и блюдами, а также сушилка для белья, на которой каждый день развешивались для просушки в теплом воздухе очага различные предметы туалета или постельные принадлежности. Большое окно выходило на мощеный внутренний двор, окруженный поникшими рододендронами и зарослями благородного лавра. Когда настанет лето, она вывесит за окно длинный деревянный ящик, в котором посадит яркие петунии и настурции.

Энни закрыла глаза и вздохнула. Никакой надобности озирать свои владения у нее не было – все вещи и предметы обстановки, любой штрих и любой домашний звук навечно отпечатались у нее в мозгу, как, например, знаменитые часы в футляре из красного дерева, мелодичный перезвон которых напоминал знаменитый Биг Бен, или легкий посвист чайника, постоянно подогревавшегося на крюке в камине, чтобы в любой момент можно было заварить чай и напоить озябших гостей, которые, правда, теперь совсем перестали заходить. Энни, словно музыкант, могла бы воспроизвести про себя шипение газа в осветительных рожках, гудение огня в камине, который топили ежедневно, и зимой и летом, чтобы держать большой очаг постоянно наготове для приготовления пищи. В эту мирную домашнюю симфонию Энни еще добавила бы щелканье вязальных спиц и сопение вечной отцовской трубочки, когда они вместе коротали вечер, укрывшись за тяжелыми бархатными шторами, пока не наступала пора говорить друг другу «доброй ночи» и идти спать, чтобы на следующий день повторить все сначала.