Удар, ещё удар!

Пропойца, двадцати шести лет, несудимый, холост, образование среднее, давно и при всеобщем попустительстве нигде не работает— Жаринов Петр Николаевич к полудню 4 октября был так пьян, что тело его утратило способность сгибаться. Этот отрезок рода человеческого лежал на одной из центральных магистралей райцентра.

— Как свая! — сказал один милиционер из машины спецмедслужбы.

Удивительно не то, что уже к двадцати часам того же вечера вытрезвитель поставил смертельно пьяного Жаринова на ноги — здесь это умели. Удивительно, что к двадцати часам Жаринова, без всяких яких, отпустили с миром домой. А поскольку Жаринов уже давно был паразитом и бродягой, то и понятие дома давно отождествлял с любым подручным магазином или забегаловкой. Из вытрезвителя он прямиком пошел к местному ресторану. А здесь уже обивал пороги незнакомый Жаринову Евтюхов.

Как жуки или рыбы одной породы, среди миллионов других особей безошибочно определяющие только своих, Жаринов и Евтюхов тут же обнюхались, спознались, сроднились.

В шатковский ресторан пускают обычно без цилиндра, смокинга, штиблет и убедительного по толщине бумажника. Но. оглядев друг друга. двое признали, что и по шатковскпм понятиям в ресторан не вхожи никак.

— Имею на кармане сто семьдесят три копейки. — сказал Жаринов. — До бавляй. сколько там у тебя. Есть тут одна поганка, в любой час продает.

И они пошли к нам уже известной Лазутиковой. А потом встал вопрос: где пить? Время года и среднее образование ориентировали на питье в культурных условиях.

Они заглянули к местному жителю Журавлеву, там одолели одну бутылку. Бродяжная этика подсказывала, что надо распочинать вторую бутылку и ставить перед Журавлевым вопрос о ночлеге. Однако тепла и ночлега им хотелось меньшей ценой, чем разливание на троих.

И ушли Евтюхов с Жариновым. Сказал Евтюхов, что мантулил он раньше на железобетонном комбинате. Там котельная — лучше не придумать. В топках тысяча градусов, да ежели у тебя внутри сорок — ночлега лучшего не придумать. И наливать, делиться ни с кем не надо, поскольку тамошний кочегар Волошин не пьет.

И они вломились в котельную с веселой песней:

— Вы кочегары, а мы плотники! — И сразу приняли по полстакана.

Но обидел их кочегар Волошин. Плюнул в душу.

— Выметайтесь отсюда, — приказал он. — Ты, Евтюхов, сам стал подонком да еще второго притащил.

— Это ты, курицын сын, мне говоришь, жигану? — закипятился Жаринов. — У меня от жиганской жизни восемнадцать и шесть десятых метра шрамов на теле, а ты так меня привечаешь? Как-нибудь поступи с ним для начала, Сережа.

Для начала Евтюхов выплеснул в глаза Волошину самогон из стакана. Да, растопырил руки ослепленный Волошин, но давно он тут работал, знал помещение, вслепую пошел к выходу за милицией.

— А он такой, — надгрызенным пряником показывая на Волошина, сказал Евтюхов. — Ему если в башку втемяшится, он исполнит, накличет милицию. Делай его, Евгений! Мочи его!

Тут прыгнул Жаринов на спину кочегара и, шавкой на медведе, повис на нем. Видя, что Жаринов не справляется, подскочил к Волошину Евтюхов. И если, отбиваясь от пропойц, в честные места целил кулаком кочегар, то они-то били не по тем вовсе местам и вскоре оттеснили кочегара от двери, обрушили головой на верстак. А поскольку вот оно где расположено, что делает кочегара не таким, как двое ночных гостей, а трудягой, семьянином и все такое прочее — в голове у него это расположено! — то и били кочегара ногами по голове. Затем через все помещение тело перетащили к топкам и запихнули в крайнюю. Евтюхов бросил вдогон несколько совковых лопат угля. Сказал:

— Для верности. Осколки бутылок собери, харч, прочие улики. Выкинем по дороге.

И они ушли, выкинули улики, а спать отправились в котельную ГПТУ. Они возились у двери, дверь открылась, на улицу высунулось лицо кочегара с небритым, похожим на носок валенка подбородком.

— Нельзя у меня, — робко оглядывая двоих окровавленных, сказал кочегар Крюков. — Не положено!

— Умолкни, — отпихнул Крюкова Жаринов. — Видишь, люди с женами поссорились, негде переночевать.

— Давненько, я думаю, — всматриваясь в двоих, сказал кочегар Крюков, — вы с женами поссорились.

— А вот поговори! — оборвал кочегара Евтюхов. И оба заснули.

* * *

Они не предполагали ареста: почему это могут в нас упереться? Таких, как мы, ночлежничает уйма.

— Но случись, что повяжут нас, — предположил Евтюхов, — повезут в эту самую, четыре «а» из тюремных кроссвордов — каталажка, — так я все возьму на себя, «пойду паровозом». За групповое всегда хуже ответственность.

После ареста он недолго «шел паровозом». Судебно-медицинская экспертиза пришла к категорическому и страшному выводу: смерть кочегара Волошина наступила не от изуверского избиения, а «от действия высокой температуры с последующим обугливанием трупа».

Вот тут и был поставлен вопрос ОБ УБИЙСТВЕ С ОСОБОЙ ЖЕСТОКОСТЬЮ, что предполагает ВЫСШУЮ МЕРУ СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ. И «паровоз» загудел в адрес сообщника совсем по-другому.