Удар из прошлого (Напролом)

Валиев впал в раздумье. У человека двадцать пальцев. Плюс двадцать первый, мужской палец. Тимонину потребуется все его мужество, все, до последней капли, чтобы вытерпеть эту боль. Наверное, про себя он будет молиться, чтобы пытка скорее кончилась, чтобы его пристрелили или ножом по горлу чикнули. Пусть помечтает. Тимонин проживет дольше, чем захочет. Куда дольше… Валиев заставит этого подонка погрузиться в настоящий кровавый ад.

Интересно, как лучше поступить? Сначала ножом с обоюдоострым лезвием вырезать Тимонину язык, а затем кастрировать? Или наоборот? Кастрировать, а потом уж вырезать язык и вставить член на его место? Тут надо подумать. А потом, после оскопления, Валиев вскроет Тимонину брюхо. И заставит того, чтобы он смотрел, смотрел, смотрел на все это…

Валиев пощелкал ножницами.

Картина беспалого, кастрированного Тимонина с членом, торчащим изо рта, но ещё живого, в сознании и твердой памяти, виделась так явственно, так рельефно и живо, что Валиев испытал возбуждение покрепче полового. Кровь прилила к внутренней поверхности бедер, вздулись вены на предплечьях, сердце забилось сладко и часто, вдоль шеи и спины прошел приятный горячий зуд. Валиев под сиденьем ритмично задвигал ногами, стискивая и раздвигая бедра. Он даже смежил веки от удовольствия.

Есть в страшных человеческих страданиях, в жутких муках боли что-то необъяснимо притягательное. Естественно, не для жертвы, для палача.

* * * *

Пожарник Белобородько оказался мужиком, не крепким на спиртное. Он осилил три рюмки коньяка, затем повалился на постель, заявив, что сломанные ноги болят. Они и должны болеть, потому что свои, а не колхозные. Пожарнику хватило терпения проследить, чтобы его из палаты убрали стол с объедками и переполненные окурками пепельницы. Он распорядился, чтобы форму с двумя рядами орденских колодок на груди повесили на стул у кровати, а фуражку с красным околышком положили на подоконник.

Белобородько отошел ко сну, но не проспал и пяти минут, внезапно очнулся, отдал лейтенанту новый приказ: включить телевизор и настроить его на тот канал, где передают футбол. Увидав на экране футбольное поле, полковник как-то внутренне размяк, словно успокоительное принял. Отпустил лейтенанта и прапорщика до дома, наказав им явиться завтра к обеду, захватив с собой борща в судке.

Устроившись на подушке, Белобородько делал два дела: смотрел футбол и из последних сил боролся с тяжелой дремотой. То закрывал глаза и негромко похрапывал, то просыпался и спрашивал, какой счет, и кто с кем играет. Снова начинал глазеть на экран и клевать носом.

В первых сумерках в палату вошла сестра Сомова, включила верхний свет. Пожарный в присутствии женщины встрепенулся. Обмотанный бинтами с головы до ног, он был похож на ожившую свеженькую мумию. Сомова перевернула полковника на живот, спустила с него трусы, оголив единственное место на теле, не захваченное бинтами. Сомова похлопала пожарника по розовым мясистым ягодицам, чтобы расслабился, сделала укол амнапона и подтянула трусы.

Тимонин от укола отказался. Ему не нравилось, когда женщины шлепают его по заду. Нравилось наоборот. Тимонин готов был без остатка погрузиться в футбольное зрелище. Однако от международного поединка отвлекали полчища мух, слетевшихся в палату с ближней помойки. Их жужжание и мельтешение раздражало. Тимонин сложил трубочкой газету, забытую лейтенантом.

Он подошел к окну и замер. Над городом спустились сумерки. Из окна Тимонину было видно, как на улице за забором зажглись уличные фонари. Их блеклый голубой свет заслоняли своими черными листьями разросшиеся у забора тополя.

Но и в этом бедном освещении Тимонин увидел, как через распахнутые ворота во двор въехала светлая пятидверная «Нива» с затемненными стеклами. Машина остановилась рядом с будкой электроподстанции, точно напротив больничных окон. Погасли фары и габаритные огни, но никто из «Нивы» не вышел. Казалось, из-за темных стекол за больничным корпусом, за освещенными окнами, за Тимониным наблюдают чужие враждебные глаза.

Тимонин испытал странное беспокойство.

– Мать твою, какой счет? – спросил полковник, заворочался во сне и, сделав многозначительную паузу, заявил. – Бензонасос, блин, перегрелся. Закройте клапан, вода переливается. Вижу дым. Ситуация под контролем.

Видимо, у пожарника поднялась температура. Тимонин подошел к противоположной стене и погасил свет, чтобы чужаки из «Нивы» не пялились в его окно. В мерцающем свете телевизора Тимонин прекрасно видел насекомых. Снова вернулся к окну, облюбовал сидевшую на стекле жирную муху, кротко размахнулся газетой. От мухи осталось грязно-серое вытянутое пятно.

Зажав в газету в кулаке, Тимонин стал медленно бродить по палате, высматривая мух на её светлых стенах, то и дело, взмахивая своим грозным оружием. Охота оказалась удачной. За четверть часа он намолотил два с лишним десятка мух. И, главное, принял важное для себя решение. Чтобы доставить себе удовольствие, он досмотрит до конца оба футбольных матча, которые передают подряд, один за другим. А затем уйдет из больницы.