Удар милосердия

– Это он, он! – радостно подтвердил Матфре. – Теперь все будет хорошо…

– Плохо мне, – сказал Диниш, пропустив его «хорошо» мимо ушей. – В боку колет как ножом, сил нет. И голова болит. И дышать не могу.

– Здесь и впрямь не продохнешь, – заметил Джаред. – Дверь надо открыть, пусть проветрится немного. Окно открывать не стоит – мороз. И будем сейчас тебя лечить.

До вечера он занимался приготовлением отваров и смесей. Укрепляющего питья из горячего вина с медом заставил выпить не только Диниша, но и Дагмар, которая вернулась со словами «хватит, отдохнула». И только поздно вечером, когда Диниш снова задремал, и Дагмар осталась сидеть с ним, удалось, наконец, поесть.

– Ну, слава Богу, – сказал Матфре, – все устраивается. К масленице ты его на ноги поставишь? Пока пост, перебьемся, а там – позарез надо!

– Врать не стану, Матфре. Он очень болен. Но что смогу, сделаю.

* * *

В последующую неделю Диниш утверждал, что ему лучше. И грудь не так болит, и кашель не меньше мучает… Но жар не спадал, и встать с постели он по-прежнему не мог. С горечью Джаред понимал, что облегчение от болей Динишу приносит, главным образом, все возрастающая слабость. И может быть, надежда, что Джаред, легко избавивший Матфре от судорог, вылечит и эту дурацкую простуду. Лекарства Джареда тоже, наверное, приносили какую-то пользу. Они могли обмануть болезнь. Но не в состоянии были ее победить.

Комедианты, развеселившиеся было в первые дни после возвращения Джареда, снова сникли. Зика ходила по церквям, ставила свечи святому Роху и святому Власию. Гиро и Баларт, озираясь, шептали об иных способах лечения, – за любой из них можно было угодить на костер. Джаред не слушал их – не потому, что боялся Святого Трибунала (хотя и не без этого), а потому, что в действенность подобных средств не верил.

Дагмар почти все время находилась у постели больного. Спать ей приходилось урывками, когда Джаред сменял ее. Наверняка ее силы были на пределе. Но она никогда не жаловалась. Джаред не замечал прежде, чтоб она выказывала особую любовь к мужу, не выказывала она такой любви и теперь, и не говорила о ней, и ее молчаливая преданность, чуравшаяся внешних проявлений, трогала до боли сердечной.

Однако преданность жены и друзей помогала Динишу не больше, чем снадобья Джареда. Когда сон, в который впадал больной, стал напоминать забытье, Джаред собрался с духом и сказал Матфре, что надо бы послать за священником.

– Я уже ходил к попу из здешнего прихода, – мрачно ответил комедиант. – Он меня прогнал. Говорит, нечего всякой сволочи лезть в царствие небесное.

Накануне дня святого Гилария, Диниш, после того как Джаред с трудом выпоил ему очередную порцию репейного настоя, попросил позвать Матфре.

– Ты тоже будь здесь, – прошептал он, когда Дагмар направилась к двери.

Непонятно, к кому из них двоих он обращался. Джаред решил, что к нему, склонился ближе – Диниш был почти без голоса.

– Это из-за нее, – шептал он. – Я умру… чего уж там, хватит прикидываться… а на сердце неспокойно. Нельзя ей одной. Пропадет… Женись на ней…

Джаред решил было, что умирающий бредит. Но вглядевшись, усомнился в этом – взгляд у Диниша был осмысленный.

– Женись…или так… только не оставляй. Я бы Матфре попросил, но у него Зика есть…а ты ее любишь… думал, я не знаю?

Джаред молчал в растерянности.

– Так ты берешь ее? – просипел Диниш.

– Да. – И уже тверже: – Да.

Вошли Дагмар и Матфре.

– Подняться помоги, – попросил Диниш, и когда Джаред, сидя рядом, приподнял его за плечи, сказал почти громко: – Матфре, ты теперь старший. А Дагмар я оставляю лекарю. Он согласен. Ты свидетель.

Джаред не смел оглянуться на Дагмар. А Матфре с готовностью ответил.

– Я понял, Диниш.

– Ладно… – голос у него снова сел. – Все, дайте мне поспать…

Из этого сна он уже не вышел, и на другой день сердце его остановилось. Все «Дети вдовы» к тому времени столпились в комнате. Дагмар была, как каменная, Зика плакала. Но с кем случилась подлинная истерика, так это с Балартом.

– Вот и мы так…когда-нибудь сдохнем… без исповеди, без причастия, надорвавшись от этого чертова ремесла… – причитал он.

Матфре, не стесняясь присутствия покойника, влепил ему здоровенную затрещину.

– Слюнтяй! Баба! Динишу повезло, как мало кому везет…Он умер в тепле и покое, в постели, под крышей, и все его друзья были рядом с ним. Вспоминай об этом, когда будешь загибаться в канаве, или под плетьми у позорного столба!

Гиро не заступился за брата, а тихо хныкал, как ребенок.