Мы хихикаем. И тут на нашу улицу поворачивают два велосипедиста. Одного узна
Там они, как я понимаю, сядут на наш сине-белый диван, будут есть с наших тарелок, шагать своими мерзкими ногами по моему старому голодному деревянному полу, трогать мои засаленные выключатели и смотреть на мир через мои окна.
Рот открывается сам собой. Раздаётся Мяв. Такой звук бывает, когда большие корабли отправляются в кругосветное плавание. Или когда поезд волочит сто пустых вагонов по старым рельсам. Или когда взрывают многоэтажный дом. Или когда случается всё это разом. Секунд через двадцать дверь подъезда снова открывается,
Пауль положил руку мне на плечо, он совершенно сбит с толку. Он ещё не очень знаком с Маулиной. И с теми звуками, которые из неё рвутся. Но я тоже плохо понимаю, что происходит. И не знаю, что мне теперь делать. Вспоминаю своё Главное Правило: ни слова
Я кричу, и мне хочется, чтобы
Пусть он наконец поймёт это и зарыдает, пусть сердце его увянет, как цветок в печи, пусть посмотрит на меня и на всё то, что он поломал и разрушил. Пусть упадёт на колени и молит о прощении, пусть сделает так, чтобы всё было опять хорошо. И пусть не смеётся и не ездит на велосипеде с другими женщинами, не пожимает для них плечами, не даёт им держать себя за руку. И пусть не обнимает меня! Но именно это он сейчас и делает. А я не унимаюсь, ни чуточки, я кричу дальше.
Потом всё-таки замолкаю. Но только потому, что больше не могу издать ни звука. Я выкричалась полностью. Во рту пустота, а в глазах что-то есть. Кажется, слёзы.
– Паулина. Моя Паулина, – говорит
Я молчу.
– Маули, котёнок, – говорит
А мне хочется оказаться далеко-далеко отсюда. Это запредельно неправильно – быть здесь и чтобы
Я не отвечаю. Ничего не отвечаю. Вокруг тишина, слышно только дыхание
И тут посреди тишины раздаётся голос Пауля:
– Здрасти.
Ричи громко дышит, Ленни и Рой втянули в панцири всё, что можно втянуть. Пауль так и держит их в руках, словно каменные гамбургеры. Он говорит:
– Я – Пауль.
– Здравствуй, Пауль, – говорит
Тот секунду колеблется, потом правой рукой суёт Ленни подмышку.
Хочу крикнуть «Не надо!» – но уже поздно. Да и не могу я ничего из себя выдавить. Ни слова не могу произнести. Любое слово будет неверным, оно задрожит в воздухе, как дрожу я, вся насквозь. Удивительно, почему на меня не нападает Мяв, почему не душит ярость, а только всё кружится? Почему руки-ноги не наливаются силой, не превращаются в когтистые лапы, почему я не могу пошевелиться, почему пл
– Ты, значит, Паулинин друг? – спрашивает
Носы ботинок Пауля трутся один о другой. На полсекунды он поднимает взгляд на меня и говорит заикаясь:
– Я д… д… думаю… наверно… да?