Удивление перед жизнью

У меня возникло смешанное чувство: радости — я увижу собственными глазами легендарную женщину, — и опасения: как же она будет танцевать? Ей же много лет! И вот на сцену выходит действительно далеко не молодая женщина, какой-то даже, я бы сказал, усталой походкой, становится в позицию, рядом с ней партнер, простите, не помню его фамилии, так как гляжу только на «легенду», аккомпаниатор берет первый аккорд и… на сцене совершается чудо. Плечи Гельцер распрямляются, стан становится подобным пружине, голова гордо вскидывается вверх, и она каким-то мощным, удивительно выразительным движением бросает свою правую руку партнеру, он подхватывает— и начинается бешеный полет. Да, именно полет, тот самый, о котором писал Пушкин: «Душой исполненный полет». Я уже к этому времени успел посмотреть в Большом театре и «Спящую красавицу», и «Лебединое озеро», и многие балетные номера в операх. Наслаждения было много, но подобного тому, что я увидел сейчас, в небольшом зале Дома актера, в тот вечер встречи с папанинцами, я не видывал никогда. Со зрителями творилось что-то невообразимое— шквал аплодисментов, и вдруг к ногам великой актрисы полетели те самые белоснежные букетики, что зрители получили при входе. Все — от первого ряда до последнего — кидали букетики, вихрь цветов.

Гельцер стояла, будто среди пушистого волшебного снега, стояла и раскланивалась. Раскланивалась не с той привычной актерской благодарственной улыбкой и низким поклоном — нет, она стояла гордо, слегка наклоняя голову и как бы говоря: «Знаю, знаю, я подарила, и это — вам. Не стоит благодарности».

Говорят, все познается в сравнении. Гельцер была высшей мерой. Боже мой, какое мне выпало счастье! В дальнейшие годы я видел всех лучших наших балерин, великие таланты — и Семенову, и Уланову, и Плисецкую, и Лепешинскую, и всех — всех. Но Гельцер!..

В антракте, в фойе, я увидел ее сидящей в кресле. Да, это была пожилая женщина — позднее я узнал, что ей было шестьдесят два года, — расслабленная, вялая, усталая, со спокойным лицом. С кем-то из своих знакомых она вела негромкий разговор. Выждав паузу, я осмелился подойти и, извинившись, произнес, вернее, от волнения и робости пробормотал слова благодарности и восторга. Екатерина Васильевна без интереса, скорее, из необходимости что-то сказать, спросила меня: «Вы интересуетесь балетом?», а я совсем уж глупо ответил: «Нет, я просто люблю его». И попросил разрешения поцеловать ей руку. Она вяло протянула ее, и я поцеловал. И отошел.

Вот видите, как давно это было, а помню до сих пор и не забуду никогда. Считаю счастливой чертой своего характера больше помнить хорошее в моей жизни и забывать плохое.

Вдова великого писателя

Копаясь в старых бумагах в попытках найти какую-то нужную мне рукопись, я натолкнулся на старую газетную вырезку с фотографией Сталина. Я несколько удивился, так как никогда не был его поклонником, но увидев несколько человек, стоявших с ним рядом, понял, почему сохранил этот газетный снимок. Рядом с улыбающимся Иосифом Виссарионовичем стояли Ромен Роллан с супругой и переводчик. А в молодые годы я горячо увлекался творчеством Ромена Роллана, прочел, видимо, все, что было издано из его произведений у нас в те годы, — и художественную прозу, и публицистику. Нравился он мне не только мастерством прозаика, но и своей позицией «над схваткой» в войне 1914–1918 годов. Он был великий гуманист, и недаром Луначарский сказал о нем: «Он метит на тот престол, на котором сидел Толстой».

Ромен Роллан обогатил меня многими житейскими наблюдениями, точными и нестандартными. Вот пример: в мое время учили нас, да и сейчас учат, что если ты чего-то очень хочешь, будешь прилагать все силы, то обязательно добьешься. А в романе «Жан Кристоф» юный, будущий великий, композитор Жан — Жак жалуется своему дяде Готфриду на то, что, занимаясь музыкой, никак не может достигнуть желаемого. И произносит именно эту фразу — очевидно, она была международной. На что дядя отвечает: «Это неправда, милый, так говорят люди, у которых слишком маленькие желания». Разве не мудрый ответ? Прочтя его, я понял: идеал недостижим. Важно вечное стремление к нему. Стоп! Я же пишу не о Ромене Роллане, а о его жене, вернее, уже вдове, Марии Павловне Роллан.

Познакомил меня с ней в Париже Валентин Петрович Катаев. Это была миниатюрная, нестарая женщина, с живым блеском в умных глазах. Во взгляде ее было что-то и приветливое, и несколько… не сказал бы настороженное, но — осторожное. Квартира, в которой мы встретились, была, вероятно, какой-то рабочей квартирой писателя. Комната, где мы сидели, походила на его рабочую комнату, а, может быть, служила хранилищем рукописей и книг — всюду папки, фолианты. Встреча была недолгой, и разговор шел преимущественно между Марией Павловной и Катаевым. Я, как говорится, при сем присутствовал.