Удивление перед жизнью

И происходит чудо: у меня все прошло! Я перестал слышать свое сердце, голова сделалась свежей, ясной, тело почувствовало свою крепость и готовность хоть к подвигам. Доктор унес мою болезнь с собой в своем волшебном саквояже. Ай да доктор! Да, да, слова и вера лечат. Врач сказал — болезни нет, я абсолютно поверил, и болезнь исчезла. Действительно, это было что‑то нервное.

Я встал, принял ванну, л обрился и, когда вернулась Таня, был уже в полной боевой готовности. Таня принесла пузырек желтого аптечного цвета. Я отвинтил пробку, высыпал на ладонь какие‑то пилюльки: с одного кончика красные, с другого — черные, очень красивенькие пилюльки, и с удовольствием проглотил штучку.

— Господин Розов, знаете, что о вас сказал доктор?

— Что?

— «У него болит тут», — Таня ткнула пальцем себе в голову.

Ай да доктор, как он точно поставил диагноз! Да, да, у меня болит тут. Что‑то в мозгу неправильно работает, и организм, особенно сердечно — сосудистая система, начинает сбоить. Гаснет пожар в мозгу, и все приходит в норму. Функциональное, как говорят доктора; отголосок страха смерти, которой я в свое время заглянул в глаза во время инфаркта.

Я завинтил пробку и хотел сунуть пузырек в карман, но Таня остановила меня:

— Виктор Сергеевич, вы не могли бы дать мне несколько пилюль? Мне очень надо.

— Пожалуйста! — с радостью воскликнул я, протягивая Тане флакон.

Совсем сделалось хорошо: приятно, когда ты уже в компании. Таня отсчитала себе пилюльки, бережно завернула в бумажку, спрятала в сумочку, и мы пошли завтракать.

Кстати говоря, хотя у меня и была страховка, но я обязан был уплатить врачебной гильдии десять долларов за визит врача. Так полагается. Первый визит — платный, дальше все даром. Но дальше у меня ничего не было, и фактически страховка моя пропала зря. Но стоит ли об этом жалеть!

В Гарвардский университет я уже опоздал, зато как раз было время ехать к Фросту. Фрост был стар и болен, ему шел девяностый год, он лежал в одной из больниц Бостона.

Я, грешный, думал, что такой знаменитый поэт, национальная гордость Америки, лежит в какой‑нибудь экстраклассной больнице для особ высшего пилотажа. Ничего подобного, он находился в обыкновенной частной больнице, где* по его словам, было и не очень дорого, и хорошо лечили, и милый медицинский персонал.

Когда мы с Таней подъехали к больнице, произошло нечто странное. На нашу машину кинулась толпа людей. Дверцы распахнулись, меня почти за шиворот выволокли на мостовую и стали поворачивать в разные стороны. Я сразу понял: мы попали в руки репортеров. Фрост был знаменит, и всякая новость, связанная с его именем, мгновенно делалась предметом внимания прессы. Этот бросок на нас — отблеск лучей славы Фроста. Да кроме того, мы были первыми посетителями, которых он принял после сложной операции.

Мне крутили голову в фас и профиль, подталкивали в спину, ложились передо мной на мостовую на спину, нацелив объектив куда‑то в подбородок. Таня пыталась хоть как‑то организовать порядок и оберечь меня. Не тут‑то было! Со мной расправлялись, как будто я был неодушевленный предмет.

На наше счастье, к подъезду подкатила машина с Катаевым. Вся орава отшвырнула меня, как дочиста обглоданную кость, рванулась к вновь прибывшим. Таня бросилась туда же; и я, совершенно одинокий, никому не нужный, пришел в себя и с наслаждением наблюдал, как вампиры расправлялись с новой добычей.

Объединившись, мы двинулись к больничной двери. Репортеры — за нами. Им преградил путь больничный персонал. Началась суматоха. Кто‑то ловко отъединил нас от преследователей, и мы очутились по ту сторону барьера, отделявшего вестибюль от больничного коридора. Репортеры расселись по лавкам и на полу в вестибюле — ждать нашего обратного хода. Волнение, вызванное всем этим происшествием, улеглось, и мы двинулись по коридорам и лестницам больницы. Теперь я волновался уже совсем по другому поводу.