Удольфские тайны

— Должно быть, эхо, сударь. Эта гитара часто слышится по вечерам, когда все кругом тихо, но никому неизвестно, кто на ней играет; иногда ее сопровождает голос, такой нежный и грустный, что думается, уж не водятся ли в лесу духи?

— Не духи, конечно, а простые смертные, — заметил Сент Обер с улыбкой.

— Случалось мне слышать эту музыку в полночь, когда мне не спалось, — продолжал Лавуазен, делая вид, что не слышал замечания, — почти под окном у меня. Я никогда не слыхивал музыки, похожей на эту. Она наводила меня на мысли о моей бедной жене, и я начинал плакать. Иногда я подходил к окошку, высовывался наружу, но тотчас же все замолкало и кругом не было видно ни души. Уж я слушал-слушал, и мне делалось так жутко, что даже шорох листьев, волнуемых ветерком, заставлял меня вздрагивать. Говорят, часто случается, что люди слышат эту музыку перед смертью. Но сколько лет я слыхал ее, а вот все не умираю!..

Эмилия сначала улыбалась, как только заговорили об этом нелепом суеверии, но в теперешнем состоянии духа не могла не почувствовать его заразительности.

— Ну и что же, друг мой, — спросил Сент Обер, — неужели никто не отважился проследить, откуда раздаются звуки? Легко было набрести и на музыканта.

— Как же, многие пробовали проследить звуки по лесу, но музыка уходила все дальше и дальше. Тогда наши крестьяне, труся, как бы не попасть в беду, прекращали поиски. Обыкновенно эта музыка не начинается так рано, а всегда по позднее, так около полуночи, вот когда эта яркая планета, что встает из-за далекой башни, опускается за лес налево.

— Какой башни? — с живостью подхватил Сент Обер, — я не вижу никакой.

— Извините, сударь, но отсюда виднеется башня и луна прямо светит на нее — вон в конце аллеи, далеко отсюда. Самый же замок скрыт за деревьями!

— Да, да, папа, — вмешалась Эмилия, — разве ты не видишь что-то яркое, сверкающее над темным лесом? Мне кажется, это металлический флюгер, на который падает лунный свет.

— Правда, правда, теперь я вижу, на что ты указываешь. Кому же принадлежит замок?

— Владельцем его был маркиз де Вильруа, — отвечал Лавуазен.

Сент Обер казался взволнованным.

— Вот как! — промолвил он, — неужели мы так близко от Леблана?

— Прежде это было любимое имение маркиза, — продолжал Лавуазен, — но впоследствии оно опостылело ему, и он не показывался сюда много лет. Недавно разнесся слух, будто он умер и замок перешел в другие руки.

Сент Обер вздрогнул, услыхав эти слова.

— Умер! — воскликнул он. — Боже мой! Когда же это стучилось?

— Говорят, недель с пять тому назад. Да разве вы знавали маркиза, сударь?

— Поразительно! — промолвил Сент Обер, словно не слыша вопроса.

— Почему ты находишь это поразительным, папа? — спросила Эмилия с робким любопытством.

Не отвечая, он опять погрузился в задумчивость; через несколько минут, оправившись немного, он спросил — кто наследовал поместье?

— Я позабыл, как его величают, — отвечал Лавуазен, — его сиятельство проживает больше в Париже, сюда его и не ждут.

— Так, значит, замок заколочен?

— Почти что так, сударь. Старуха-домоправительница да ее муж, дворецкий, присматривают за домом, но сами живут отдельно во флигельке.

— Замок, вероятно, большой, — заметила Эмилия, — и для двоих там пустынно?

— Да, в нем жутко, барышня, — подтвердил Лавуазен. — Я бы ни за какие блага не согласился провести там ни одной ночи, хоть озолотите меня.

— О чем это вы? — спросил Сент Обер, очнувшись от своих дум.

Когда хозяин повторил свои последние слова, Сент Обер застонал, но как будто боясь, чтобы Лавуазен не заметил его расстройства, поспешил спросить, давно ли он живет в этом крае.

— Почти что с детства, сударь, — отвечал старик.

— Значит, вы помните покойную маркизу? — спросил Сент Обер изменившимся голосом.

— Еще бы, сударь! Многие ее здесь помнят.

— В таком случае вам известно, что это была прекраснейшей души превосходнейшая дама. Она заслуживала лучшей участи.

На глазах Сент Обера навернулись слезы.

— Довольно, — проговорил он голосом, прерывающимся от волнения, — довольно, друг мой.

Эмилия, чрезвычайно удивленная странной выходкой отца, однако воздержалась от каких-либо расспросов.

Лавуазен стал извиняться, но Сент Обер прервал его:

— Извинения тут неуместны, — молвил он. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Вы упоминали о музыке, которую мы только что слышали.

— Да, да… тсс! вот она опять: слышите голос! — Все примолкли.

Вскоре голос замер, а инструмент, сопровождавший его, еще звучал некоторое время тихой мелодией.

Сент Обер заметил, что тон этого инструмента гораздо полнее и мелодичнее гитары и вместе с тем мягче и печальнее лютни.

Все трое продолжали слушать, но звуки уже не повторялись.

— Как странно! — проговорил наконец Сент Обер.

— Очень странно! — отозвалась Эмилия, и все опять замолчали.

После долгой паузы Лавуазен заговорил: