Угловой дом

Немцы были близко, но Мария не ощущала этого, и ей казалось странным, что враг, как об этом писали в газете, намеревался еще 1 августа вступить в Москву.

Порой бомбили днем. Из широкой горловины репродуктора на улице на миг позже, чем из маленького радио на стене кухни, доносилось: «Граждане, воздушная тревога!..» Доносилось заученно, размеренно, без паники. И было известно, что с неизбежностью последует успокаивающее: «Угроза воздушного нападения миновала, отбой…»

По счастливой случайности, в их переулок пока не попала ни одна бомба, «тревога» и «отбой» воспринимались уже привычно. Но однажды утром, по дороге домой после ночевки в метро, им пришлось сделать крюк — улица была запружена народом, дружинницы огородили глубокую воронку от фугасной бомбы, в соседних домах вылетели стекла, говорили, что осколком убита женщина.

* * *

Марию записали в домовую пожарную команду, выдали телогрейку, брезентовые рукавицы. Дежурили по двое, по трое.

Мария научилась передвигаться по крыше почти безбоязненно. В первые минуты дежурства в кромешной тьме ничего не было видно, лишь присмотревшись, она начинала различать контуры застывших многоэтажных домов с темными окнами. Дежурные следили, чтобы нигде не появилась хоть щелочка света.

Черное небо висело над городом. Но вот громкоговоритель на чердаке предупреждал: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Голубые лучи прожекторов разрезали небо на куски, иногда в скрещении лучей высвечивалась яркая блестящая точка — самолет, мелькали вспышки, били зенитки.

Чтобы отогнать страх, Мария вспоминала правила тушения зажигалок: щипцами схватить, сунуть в бочку с водой или в ящик с песком. Или же, размахнувшись, бросить на улицу… Так и не пришлось.

В одну из ночей, когда особенно сильная бомбежка была в их районе, Марии казалось, упади сейчас бомба, она не сумеет не то что ее потушить, но не сможет сдвинуться с места. Светящаяся ракета, сброшенная с вражеского самолета, на миг высветила окружающие дома, и тут же раздался страшный грохот. Мария схватилась рукой за край щитка, на котором висел пожарный инвентарь. Казалось, что крыша уходит из-под ног, болью кольнуло в ушах. Пятисоткилограммовая фугаска попала в здание школы за два квартала от них, в Теплом переулке, пробила дом до самого подвала.

Когда она сдавала дежурство, в домоуправлении Марии рассказали, что одна фугаска сегодня попала в парк Горького, а от взрывной волны на Никитском бульваре упал памятник Тимирязеву. А в Теплом переулке бомба, оказывается, не взорвалась.

* * *

Так уж сложилось, что сестры питались отдельно. Клава вечером приносила продукты и хлеб, отоваренные днем, готовила обед на завтра. Свои продукты Клава закрывала на ключ в нижнем отделении буфета, и ели они с Женей у себя в комнате при закрытых дверях.

У Марии день строился в зависимости от выступлений и дежурств на крыше. Когда она бывала дома, Женя ела вместе с ними, а в дни, когда уходила, девочки обедали одни, без взрослых, — выносили на кухню все, что им оставили матери, сливали в одну кастрюлю и перемешивали, независимо оттого, был ли то суп, щи, картошка, каша. Казалось им, что так вкуснее. И все делили пополам. Об этой их тайне никто не знал. Иногда Женя угощала Катю гематогеном, который приносила Клава.

— А я вот ем шоколад!

— А мой вкуснее! Как вкусно! — вздыхала Катя.

— Очень вкусно! — облизывала губы Женя.

Сестры виделись, лишь когда шли вечером в метро. Почти не разговаривали. Клава жила какой-то внутренне напряженной жизнью, сосредоточилась на чем-то своем. Часто пропадала у Колгановых.

И писем нет — ни от Виктора, ни от Виталия.

— Тебе что? — иногда говорила Клава Марии. — Кто из кожи лезет вон, чтобы как-нибудь просуществовать, из последних сил выбивается, а кому стоит пропеть две-три песенки, как его работа кончается.

А крыша? А дежурства?.. Это Мария про себя, в душе. К чему? И о «двух-трех» песнях не говорила. Тоже не к чему.

Поди спой перед безрукими. Перед безногими. Ослепшими и обожженными. Их надо видеть. И здесь нужна сила.

* * *

В газетах часто печатались длинные списки награжденных орденами и медалями начальствующего и рядового состава Красной Армии «за образцовое выполнение, — как выучила наизусть Мария, — боевых заданий командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом доблесть и мужество».

Завидев эти указы, Мария рвалась к спискам и быстро пробегала их глазами: а вдруг?! Весь август со дня приезда в Москву она подолгу простаивала у газет. «Голубев», — шептала она, скользя глазами по столбцам. Вот награжденные орденом Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды, медалью «За отвагу», «За боевые заслуги»… Странно, не встречалась нигде фамилия «Голубев». Лишь раз, в сентябре, наткнулась она на родную фамилию. Но то был Голубев Иван Иванович, младший лейтенант, и награждался он орденом Красной Звезды.

«…ожесточенные бои на всем фронте от Ледовитого океана до Черного моря».

«…оставили Кировоград и Первомайск».

«…особенно упорные бои на юге».

И невольно взгляд ловил сообщения о боях под Одессой. Одесса и Голубев.