Уготован покой...

— Мы отправим его домой. И немедленно. Еще нынешним вечером. Вашего младшего сына, разумеется. Если нетрудно будет тебе написать мне на бумажке все необходимые данные, касающиеся вашего парашютиста. Уже этим вечером вы его получите. Весьма сожалею. Шмендрики(Эшкол, бывало, уснащал свою речь словечками, памятными ему со времен его украинской юности), которые дожидаются в машине, на улице, уж наверняка проклинают меня за то, что я, выражаясь их языком, «не выдерживаю регламента». Не стоит мне завидовать, Иолек: ничего, кроме горя и бед, не приносит та власть, которой наделили меня. Вот даже безусые юнцы командуют мною. Если нашел я благоволение в очах ваших, то, быть может, вы позволите мне задержаться у вас здесь и завтра под вечер, на обратном пути из Галилеи. И, будем надеяться, к этому времени все уже закончится наилучшим образом, и мы заключим в объятия нашу пропажу и подумаем вместе, как нам поступить с ним, с нашим парнем, что следует предпринять и чего мы не предприняли прежде. Оставайтесь с миром.

С этими словами он тяжело поднялся с кресла, постанывая, словно неуклюжее страдающее животное, встал во весь свой рост, протянул уродливую руку, чтобы похлопать Иолека по плечу. Щекой своей он коснулся щеки Хавы, а Римону обнял за плечи и сказал ей на ухо, будто нашептывая что-то секретное:

— Мне очень жаль, дорогие мои. Возможно, мне дано почувствовать лишь малую толику того, что вы сейчас переживаете. Во всяком случае, вот вам мое твердое слово: мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы вернуть вам пропавшего сына. А ты, моя

красавица, — Эшкол вновь произнес это слово по-русски, — неужели ты и вправду подумала, что мы затеем драку меж собою, Иолек и я? Вот, пожалуйста, я обнимаю этого разбойника, сама можешь убедиться. Прощай, оставайся с миром. И ты, молодой человек. Сидите, пожалуйста, что это вы все поднялись, ради Бога, не стоит вставать. Весьма и весьма сожалею, что тяжкие мои грехи вынуждают меня бежать отсюда немедленно. Иолек, крепись и сохраняй мужество! Хава, будь сильной. Один только Бог знает, каково вам сейчас на самом деле, вам, безвинным и безгрешным, не совершившим зла. Не будь грустной, красавица, не надолго мы оставим тебя одинокой. Мы будем искать и найдем пропажу, вернем тебе то, что было так дорого твоей душе. Мир вам и благословение.

— Ваша честь! — взорвался внезапно Азария и ринулся вперед, собираясь своим худеньким телом преградить дорогу гостю. Он встал перед ним словно солдат-новобранец, в напряженной стойке «смирно», вытянув руки по швам. В голосе его звучали и вызов, и надрыв, в нем одновременно слышались ноты высокомерной надменности и полного отчаяния. Упрямый, взъерошенный, парень напоминал маленького зверька, загнанного в угол. — Ваша честь! Позвольте мне украсть всего лишь несколько мгновений вашего драгоценного времени. Есть у меня некое… замечание. Нет, я не забыл, что сказано у Екклесиаста: «Мудрость бедняка презираема», но и вы ведь, ваша честь, наверняка помните вторую часть этого стиха: «…и слов его не слушают». Я прошу всего лишь две секунды…

— Ну, отвори уже уста свои, и пусть слова твои озарят нас светом, — остановившись, произнес Эшкол с улыбкой. И улыбка эта, будто по мановению волшебной палочки, вдруг изменила выражение его лица: он стал похож на добросердечного, убеленного сединами, прожившего долгую жизнь крестьянина, эдакого добродушного мужика-славянина, собирающегося жилистой рукой погладить по холке перепуганного жеребеночка. — Проси, юноша, хоть полцарства.

— Ваша честь, простите меня, ради Бога. Но вы должны знать, что это не вся правда.

— То есть? — спросил Эшкол со всей возможной терпимостью. И отеческая улыбка не исчезла с его лица, он весь обратился в слух и даже, напрягшись, слегка наклонился вперед, к дрожащему парню.

— То есть вас, ваша честь, ввели в заблуждение. Возможно, без всякого злого умысла. По-видимому, из одного лишь благоговейного страха. Но тем не менее, ваша честь, вы введены в заблуждение. Минуту назад вы заметили, что не возьмете в толк, как можно оставить ее, то есть Римону, одну.

— И что же?

— И это неправда, мой господин. Это всего лишь фасад. Как вы заметили, ваша честь, все тут ломают перед вами комедию. Правда же в том, что Римона не осталась одна. Ни на мгновение. Как всегда, вам лгут. Они…

— Азария! — рубанул Иолек, закипая от возмущения, которое поднялось из самой глубины его существа. Лицо его побагровело, он стал похож на пылающего яростью и гневом вождя индейского племени. — Замолчи! Немедленно!

А Срулик предположил с осторожностью:

— Мне кажется, товарищ Эшкол очень спешит отправиться в путь и у нас нет никакого права задерживать его.