Уготован покой...

И тут в разговор, как ураган, ворвался Азария. Он громоздил идею на идею, предсказывая дальнейшие шаги, очерчивая общую картину, понося политических комментаторов, отвергая по каким-то соображениям линию Бен-Гуриона, не принимая по совсем иным причинам линию Эшкола. Скупыми штрихами, призвав себе на помощь Ивана Карамазова и Свидригайлова, пытался он раскрыть перед собеседниками темную логику русских, доказывая, что славяне по глубинной своей сути — это люди, которые не остановятся ни перед каким препятствием морального порядка. В новом свете рисовал он и судьбу еврейского народа… Настойчиво добиваясь, чтобы Яшек слушал его со вниманием, Азария повысил голос, не замечая взглядов, которые бросали на него с соседних столиков. Он развивал какую-то туманную теорию, согласно которой следует различать стратегию и текущую политику, а также не путать эти две категории с национальной идеей, лежащей в основе любой цивилизации. Гневно клеймя всеобщую слепоту, Азария предсказывал, что в ближайшее время разразится война. Описывал, как резко могут повернуться события, и предлагал хитрые контрмеры. Выдвинул в свете всего сказанного два фундаментальных вопроса, на которые сам же и дал ответы.

В его словах сквозило какое-то безудержное, болезненное вдохновение, пронизанное нервной силой воображения. И, несмотря на странность этого незнакомца, сидевшие за столом слушали его внимательно, в какой-то момент Яшек несколько раз кивнул головой и произнес: «Верно, верно…» Это вызвало новый штурм со стороны Азарии, он заговорил о свойствах разума всегда отыскивать непреложное, о постоянных законах, лежащих в основе большинства явлений, ошибочно именуемых «случаем». Но вдруг заметил, что все уже давно покончили с завтраком и ждут, когда, хоть на мгновение, приостановится поток его лекции, чтобы встать и отправиться по своим делам. В ту же секунду Азария сбился посреди длинной фразы, в отчаянии повторил какое-то выражение, стремясь подчеркнуть его, неожиданно передумал, счел это выражение неудачным, попытался сконструировать его заново, но умолк и принялся стремительно доедать свой завтрак, чтобы, упаси Боже, не задерживать остальных. Он стал глотать, не пережевывая, давясь, едва ли не по три раза тыкая вилкой в каждую дольку нарезанных помидоров, которые как назло то и дело с вилки срывались.

Ионатан взглянул на него и, поняв, что Азария сконфужен и взволнован, почувствовал даже нечто похожее на сострадание. Улыбнулся и сказал спокойно: «Ты ешь потихоньку. Эти двое торопятся, потому что они еще не заработали даже на соль, которой посыпан их салат, но мы-то отлично справились с „катерпиллером“, и теперь у нас есть время. Ешь спокойно, не торопись».

А на улице серые струи воды продолжали проливаться на клумбы и лужайки, и без того уже насытившиеся влагой, в струях этих уже не было силы, они не низвергались диким потоком, а падали с равномерным стуком, глухим и настырным, вызывавшим ощущение какого-то неотвязного безумия.