Уйди во тьму

Ну а у другой двери, не больше чем в пяти ярдах оттуда, стояла Элен. Доктор увидел, как она плотнее закуталась в пальто, хотя в зале было душно, даже жарко. С фонографа вдруг загремела музыка, ни с чем не сообразная — «Звездно-полосатый флаг навсегда», и некоторые из оставшихся гостей засвистели, затрубили, закричали, требуя внимания. Музыка произвела такое же впечатление, как если бы в зал хлынула кипящая вода: Пейтон вздрогнула, доктор тоже — он почувствовал, как она сжала его локоть, и подумал было повернуться и успокоить ее, даже защитить, но, глядя на Элен, был сражен предчувствием. Он наблюдал за ней, ожидая чего-то. А она стояла в дверном пролете не шевелясь. Руки ее словно палки висели по бокам — только голова и ее безумные голубые глаза двигались («Точно следя за ядовитой змеей», — подумал доктор): явно приготовилась нанести удар. Никто из гостей, казалось, не замечал ее, и это обстоятельство тоже усилило у доктора предчувствие неминуемой беды — так змея спокойно лежит, застыв как лед, только ее голова, неподвижно лежащая у края зарослей, готова — словно по божественной интуиции — укусить неосмотрительного и ни о чем не подозревающего человека. Пейтон ее не видела. Не видела она и того, что видел доктор, а именно: взгляд Элен снова метнулся от стен к чаше с пуншем, затем к окнам, задержался на миг на угасающем свете и словно зубами впился в спину Пейтон.

«Это не может произойти, — подумал доктор, — не может». А то, что Элен сорвалась, он понимал — понимал так хорошо, поскольку знал ее двадцать лет, прозондировав, и прощупав, и протыкав эту истерзанную и самоистязуемую плоть, пока не познал ее как свою собственную, — он понимал, что настанет время, когда вся ее ярость и зависть вырвется наружу — пуф! — и карающий джинн, черный, как дым, выскочит из державшей его в плену мучительницы-лампы. «Только не сейчас, — подумал он, — пожалуйста, не сейчас». Слишком поздно, он слишком стар, он трудился слишком тяжело и долго над тем, чтобы стать доброжелательным человеком, и вовсе не хочет видеть, как такую милую, нежную жизнь раздавят точно насекомое. «Нет, — подумал он, — нет», — и в отчаянии повернулся к Пейтон, чтобы успокоить ее, сказать со смехом: «Ах, любовь моя, не печалься». И он взял ее руку, ощупывая ее новое золотое кольцо.

— «Ее пальчик был такой маленький, что кольцо, которое мы принесли, не держалось на нем — слишком было широкое…»

— Ах это! — произнесла Пейтон. — Как вы это помните? Я просто обожаю семнадцатый век! Я…

Кэри увидел, что Элен подходит к ним.

— «Они все ушли в мир света! — произнес он. — Один только я сижу тут…»

— «Сама память о них четкая и яркая, — произнесла Пейтон. — И мои печальные мысли ясны…»

— «Либо разгони эти туманы…» — произнес доктор, крепче сжимая ее локоть. — Что-то, что-то, что-то, что-то…

Пейтон повернулась и увидела наступавшую на них Элен.

— Да. «Или перебрось меня отсюда на тот холм, где не нужны мне будут стекла».