Уйди во тьму

Он поднял стакан в ее честь и улыбнулся:

— Я самый грязный немолодой мужчина, какого ты когда-либо встречала. По образу мыслей, во всяком случае. Когда ты уехала, я думал только о том, какая нежная у тебя кожа на внутренней стороне твоих… бедер, верно? Моя тетя называла это «верхние ноги». Они обычно все в пупырышках.

— У кого? У твоей тети?

— Нет, у многих женщин. У них вся верхняя часть ноги в крошечных пупырышках.

— Кому это знать, как не тебе, лапочка. Кого ты подхватил, пока я отсутствовала?

— Трех маленьких девочек, которых повез на пляж, и мы играли с ними в «Вокруг Розы».

— Ох, перестань, Милтон.

Он зевнул.

— Я же сказал тебе, что я грязный немолодой мужчина.

— Нет, — сказала она, внезапно повеселев. — Ты чистый и моложавый, и я люблю тебя. И у тебя есть сердце и душа, и ты завладел также моим сердцем и душой. Вот так.

Все это было очень старо, но он был искренне пленен ею.

— Спасибо тебе, дорогуша, — сказал он. — А теперь расскажи мне про Большой съезд ассоциации покупателей одежды юго-востока или южного побережья и как там еще.

По лицу ее промелькнуло разочарование.

— Атлантики, — обиженно сказала она. — Господи, поверить не могу, что тебя интересует, чем я вообще занимаюсь.

— Мне это скучно.

— А вот меня интересует твоя работа. Ты рассказываешь мне о делах, которые ты ведешь…

— У меня не много таких дел, — прервал он ее, садясь напротив, — они даже нагоняют на меня скуку. Я хотел бы быть поэтом.

— О да, ты мог бы им быть, Милтон! — выпалила она, забывая о его неуважительном к ней отношении. — Ты все время об этом говоришь. Так почему ты этим не займешься? Что бы ты сейчас начал писать?

— Порнографию. Как и должно пожилому мужчине. То, как мы занимаемся любовью, — вот о чем я писал бы. И то, как я люблю это делать. То…

— Прекрати! — Она встала и опустилась на оттоманку рядом с ним. Схватив его за руку, она рассмеялась и сказала: — Ты низменный, жуткий циник, но я люблю тебя. Поцелуй меня.

Он нагнулся и поцеловал ее, от паров виски — его собственных, отраженных ее ртом, щеками, волосами, — у него защипало глаза, и он отпрянул от нее. Он провел рукой по ее плечу.

— Я знаю, — произнес он наконец со вздохом. — Мне правда не следует быть грубым. Я ведь очень чувствительный человек. Поэтическая натура. Извини. — Виски начало оказывать свое действие. — А теперь расскажи мне, что ты делала в Вашингтоне.

— Я вела себя как настоящая пуританка.

— Да, я это знаю. А что еще?

— Ну, я была в День благодарения на ужине у моей сестры в Александрии и… — Она подняла глаза. — Пуки живет теперь в Ричмонде. Я написала Мелвину, в каком отеле в Вашингтоне буду жить, ион написал мне туда из школы, что Пуки в конце недели приезжал к нему. Ну не дико ли все время думать, что стало с толстяком недотепой, и вдруг обнаружить, что он в Ричмонде! И — ох! Самое нелепое! Мелвин сказал, что Пуки встречается с матерью одной из его соучениц, женщиной, тоже, я подозреваю, разведенной, и они все вчетвером отправились в Ричмонд как одна большая счастливая семья. Это уж дальше некуда! Так что у Мелвина скоро может появиться братик. Я могу лишь сказать, что, надеюсь, толстый недотепа относится к ней лучше, чем к некоторым другим людям, которых я знаю.

— Старина Пуки не такой уж плохой, — снисходительно произнес Лофтис, — просто немного глуповат.

Раздался стук в дверь. Долли вскочила с пола, выкатив побелевшие от удивления глаза, и ее платье панически завихрилось, когда она, схватив зонтик, сумку и коробку со шляпой, кинулась в гостиную. А Лофтис подошел к двери и открыл ее. Небритый молодой мужчина в рабочей робе стоял там и с невнятным каролинским акцентом спросил, не могут ли они убрать часть его ограды.

— Кто это «они»? — спросил Лофтис.

— Мы.

— Вы?

— Угу. Вон на том поле. — Он махнул рукой в темноту.

— Ах, так вы из команды строителей. Я думал, что вы уже все закончили. Когда приезжают армейцы? Это вы потопили тот насос?

— Не-а. Мы подсоединили.

— Подсоединили к чему?

— К водопроводу. Так могут они убрать ту секцию, про которую я вам говорил? Майор Грешэм велел сказать вам, что у него приказ…

Наконец все утряслось: по какой-то непонятной причине правительство хотело, чтобы была убрана часть его ограды, против чего Лофтис не возражал, поскольку майор Грешэм пожелал также сообщить, что за это ему будет заплачено… ну а кроме того, он готов был на все ради безопасности страны. В приливе патриотических чувств он предложил парню выпить и тотчас пожалел об этом, потому что парень был неразговорчивый и грязный, — да и почему он вообще не в армии? Они мрачно выпили вдвоем, стоя в коридоре, а Долли с любопытством наблюдала за ними из гостиной, потом парень отправился в мокрую осеннюю ночь, сказал: «Преотличненько», — и взмахнул рукой.