Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность

На своих товарищей Гладстон имел большое влияние и вообще пользовался их уважением. Даже буйная банда, которую он открыто порицал и которой никто не смел безнаказанно сопротивляться, его не трогала. В среде же товарищей о нем можно было услышать: “Право, можно подумать, что Гладстон взялся делать за нас все “думанье”; беда только в том, что когда ему приходит в голову какая-нибудь новая мысль, он требует от нас, чтобы мы так же восхищались ею, как он сам”. Это замечание ясно показывает, в чем заключалась главная причина его влияния на товарищей, его обаяния – в необыкновенной энергии его мысли, которою он всегда отличался и впоследствии. В то время как другие готовы были в свободное от занятий время искать отдыха в развлечениях, не требующих умственной работы, или, наконец, просто в ничегонеделании, голова Гладстона всегда работала и, вступая в спор, он не давал своему противнику ни минуты отдыха до тех пор, пока он не признавал себя побежденным или просто не замолкал. А кому неизвестно, что энергия, как и смелость, города берет. Но, конечно, одной энергии для вождя мало, – необходимо, чтобы его мнения были зрелы, стойки и убедительны. Но и в этом не было недостатка у молодого Гладстона. Другой его товарищ писал о нем:

“Гладстон ненавидит компромиссы как уступки злу в ущерб добру. Как только он сделает уступку, внутри него начинается борьба со своей беспокойной совестью, допрашивающею его, прав ли он был нравственно, поступая таким образом. Его огорчает не то, что он побит, а то, что он не сумел убедить тех, которые считают его своим другом и предоставляют ему руководить собою”.

Очевидно, склонности и привычки политического вождя, но не демагога, как многие неправильно понимают это слово, – ответственного предводителя многих, поручивших ему решать за себя насущные политические вопросы, нравственно ответственного за исход избранного им пути и болеющего за всякую общую ошибку больше, чем кто-нибудь из его последователей, – обнаружились в нем очень рано и окончательно окрепли уже во время его длинной и для поверхностного взгляда переменчивой парламентской карьеры.

Не следует, однако, забывать еще одной черты тогдашнего, а отчасти и теперешнего Оксфордского университета: он был в то же время и духовной академией, в которой молодые люди приготовлялись как для управления государством, так и для занятия высших духовных должностей в церкви. Поэтому понятно, что церковный дух в университете был очень силен. Хотя известное религиозное движение, поднятое в 1833 году в Англии Ньюманом, тогда еще и не началось, но тем не менее церковная партия со своим сухим духом высокой безусловной нравственности господствовала над Оксфордом. На церковь там смотрели как на божественное общество и главнейшее учреждение в стране, преклонялись перед писаниями авторитетов церкви и с ужасом произносили само слово “папизм”. Увлекательного в теологической метафизике было мало, однако, по словам наставников Гладстона, в университете в то время не находилось человека, который знал бы так хорошо Библию, как он. Он был одним из немногих, кто позволял себе ходить и слушать теологические лекции всех профессоров, без различия толков, хотя и возмущался многими теориями других исповеданий. Верно также то, что при выходе из университета он просил у отца позволения идти в духовное звание, на что тот ответил решительным отказом, и далее – что во всю долгую жизнь Гладстона до самого последнего времени теологические и церковные вопросы обладали для него какой-то особенной привлекательностью, вызывали в нем всего больше энергии и инициативы, при каких бы обстоятельствах они ни возникали, как бы он ни был занят гораздо более важными практическими и государственными делами. Все откладывалось в сторону, и государственный человек, вождь прогрессивной партии, первый министр в государстве превращался в ученого-теолога, церковного человека, который ставит разрешение какого-нибудь вопроса, например о разводе или пособии католической семинарии в Ирландии, выше всего остального и останавливает из-за этого всю государственную машину.

Что касается влияния Оксфорда на умственный склад Гладстона, то ему нужно приписать его всегдашнюю слабость к диалектическим разграничениям близких понятий и стремление выражаться как можно точнее, доходящее до педантизма: “В наш век распространившейся и распространяющейся цивилизации...” – что делало его риторику подчас очень сложной. А вот как сам Гладстон впоследствии отзывался об умственной атмосфере, окружавшей его в Оксфорде: