Уилла

Все они, кроме Хелен Палмер, смотрели на него с гневом и откровенной враждебностью. Хелен же согласно кивала и что-то вполголоса говорила мужу и миссис Райнхарт, она же, возможно, Салли. Они стояли маленькими группками под флуоресцентными лампами… однако стоило ему сморгнуть, как лампы исчезли и забытые пассажиры превратились в смутные силуэты, кое-как освещенные луной, чьи лучи пробивались сквозь щели заколоченных окон. Ландеры сидели не на скамейке, а прямо на пыльном полу, рядом с какими-то потрескавшимися чашками — кажется, край Джона Форда был весь в трещинах, — а на стене, в углу, где приткнулась ворчливая Хелен Палмер, виднелось выцветшее круглое пятно. Дэвид сморгнул, и снова засияли флуоресцентные лампы, а там, где мгновение назад зияло выцветшее пятно, возникли большие вокзальные часы.

— Дэвид, тебе лучше уйти, — сказал Генри Ландер.

— Послушайте, Генри… — начала Уилла.

Он перевел на нее взгляд, в котором читалась неприязнь. От симпатии, с которой он раньше относился к Уилле Стюарт, не осталось и следа.

— Не хочу ничего слушать, — оборвал ее Генри. — Ты расстроила мою жену.

— Да, — поддержал его плотный молодой человек из Сиэтла в фуражке морского пехотинца. Кажется, его зовут О’Кейси, подумал Дэвид. В общем, что-то ирландское, с апострофом.

— Заткни фонтан, детка!

Уилла приблизила лицо к Генри, и тот слегка отшатнулся, как будто у нее неприятно пахло изо рта.

— Я позволила Дэвиду притащить меня обратно, чтобы только сказать вам всем: это здание скоро разрушат! Вам ведь известна штуковина под названием «баба копра»? Такая чугунная болванка, которая не оставляет камня на камне?

— Остановите ее! — закричала Руфь сдавленным голосом.

Уилла наклонилась еще ближе к Генри, глаза ее блестели.

— А потом самосвалы увезут все, что останется от этого старого, заброшенного вокзала, и куда вы тогда денетесь?

— Оставь нас, пожалуйста, в покое, — взмолился Генри.

— Генри, как сказала архиепископу девочка из церковного хора: «Несознанка — это не река в Египте».

Урсула Дэвис, которая невзлюбила Уиллу с первого дня, выставила вперед волевой подбородок и по инерции сделала за ним еще пару шагов:

— Убирайся, мерзкая тварь!

Уилла окинула их всех быстрым взглядом:

— Неужели вы не понимаете? Вы мертвецы, мы все мертвецы, и чем дольше вы здесь торчите, тем труднее вам потом будет найти себе приют!

— Она права, — вмешался Дэвид.

— А если она скажет «луна сделана из сыра», ты поддакнешь «из рокфора», — съязвила Урсула, высокая, редкой красоты женщина лет сорока. — Я, конечно, извиняюсь за свой французский, но она тебя так зафакала, что это даже не смешно.

Дадли издал свое ослиное хи-ха, а миссис Райнхарт захлюпала носом.

— Смотрите, что вы делаете с пассажирами, — подал голос Раттнер, проводник вагона, коротышка с виноватой мордочкой. Он редко открывал рот. Дэвид сморгнул, вокруг все враз потемнело, и в слабом свете луны обнаружилось, что пол-лица у Раттнера отсутствует, а другая половина обуглилась и почернела.

— Они скоро снесут этот вокзал, и где вы окажетесь? — закричала Уилла. — В заднице! — Она кулаками смахнула брызнувшие из глаз слезы ярости. — Почему вы не хотите пойти с нами в город? Мы покажем вам дорогу. Там люди… там… свет… там музыка.

— Мам, я хочу музыку, — заканючила маленькая Памми.

— Тсс, — цыкнула на нее мать.

— Если бы мы были мертвецами, мы бы это знали, — сказал Биггерс.

— Вот так вот, сынок! — Дадли ехидно подмигнул Дэвиду. — А что, по-твоему, с нами случилось? Как мы погибли?

— Я… я не знаю, — Дэвид перевел взгляд на Уиллу, но та только пожала плечами.

— Ну что? — продолжал Раттнер. — Наш поезд сошел с рельсов. Дело такое… я чуть не сказал «обычное», но это не совсем так, даже здесь, где железнодорожное полотно явно нуждается в ремонте. И все же, то тут, то там происходят нештатные ситуации…

— Мы попадали, — решительно заявила Памми. Дэвид впервые рассмотрел ее внимательно: перед ним был обгорелый, безволосый труп в черных лохмотьях. — Пум, пум, пум. А потом… — она издала нарастающий горловой звук и вдруг резко развела свои вымазанные сажей ручонки: — Бабах!

Она собиралась еще что-то сказать, но в этот момент мать наотмашь ударила ее по щеке, так что обнажились зубы, и из уголка рта потекла слюнка. Пару секунд Памми оторопело таращилась на мать, а потом завыла на высокой ноте, и это было еще хуже, чем ее пение во время игры в «классики».

— Не болтай глупости, Памела! — завопила Джорджия Андерсон и вцепилась девочке в предплечье с такой силой, что пальцы будто провалились.

— Это не глупости! — вступилась за нее Уилла. — Поезд сошел с рельсов и упал в овраг. Теперь я вспомнила, так же как и вы! Что, я не права? Не права? У вас это на лице написано! На вашем поганом лице!

В ответ Джорджия Андерсон не глядя показала ей средний палец, потому что другой рукой она в это время трясла, как грушу, несчастную Памми, которая на глазах у Дэвида ежесекундно меняла свое обличье: то обгорелый труп, то обыкновенный ребенок. Что тогда загорелось? Он вспомнил само падение, но не последовавший за этим пожар. Может, потому, что не хотел вспоминать?