Уинстон Черчилль. Последний титан

Японцы и дальше продолжат неприятно удивлять британского премьера. В конце декабря был захвачен Гонконг. В январе императорская армия вступила на Малаккский полуостров, создав угрозу британской военно-морской базе Сингапур, находившейся на пересечении морских путей и имеющей важное стратегическое значение. Захват Сингапура открывал доступ к жизненно важным для Японии ресурсам – ост-индской нефти и малайскому каучуку, а также позволял развить наступление по расходящимся направлениям: с захватом Бирмы и Голландской Ост-Индии. Черчилль был убежден, что «крепость Сингапур» надежно защищена как с моря, так и со стороны суши. Оперируя кампаниями герцога Мальборо, изучению которых он посвятил большую часть 1930-х годов, вспоминая потери от турецких береговых укреплений во время высадки в Галлиполи в 1915 году, а также находясь под впечатлением осады Плевны (1877 год) и «выдающейся обороны» французов в битве при Вердене (1916 год), Черчилль считал, что Сингапур окажет упорное сопротивление. Прозрение наступило, как это обычно бывает, неожиданно и имело шокирующий эффект. 19 января 1942 года Черчилль с удивлением узнал от Уэйвелла, что все приготовления были рассчитаны на отражение атак с моря, «поэтому мало или почти ничего не сделано для строительства оборонительных сооружений на северной стороне острова». Он был «потрясен этой телеграммой». Во время утреннего доклада Исмея он буквально набросился на генерала с криком: «Ты в течение нескольких лет до начала войны принимал участие в работе Комитета имперской обороны. Ты должен был знать о сложившемся положении. Почему ты не предупредил меня?!» В составленной в тот же день записке генералу Исмею для Комитета начальников штабов Черчилль заявил, что ему «никогда ни на секунду не приходило в голову, что горловина крепости Сингапур с ее великолепным рвом не укреплена от нападения с севера». Он предупредил коллег, что «это будет одним из величайших скандалов, который может раскрыться».

Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, Черчилль дал срочные указания Комитету начальников штабов организовать сопротивление и оборону базы. Он предлагал задействовать все мужское население на строительстве оборонительных сооружений, привлечь всех, кто может работать кирками и лопатами, используя самые строгие меры принуждения. Он приказал «сражаться до последней капли крови». «Ни о какой капитуляции не может быть и речи», – заявил премьер-министр. Он призвал всех командиров и старших офицеров пойти в бой и, если потребуется, умереть вместе со своими солдатами. Он взывал к патетике, утверждая, что «на кону честь Британской империи и британской армии», а также пытался подбодрить защитников, обещая, что у них «появился шанс войти в историю». Несмотря на страстный призыв Черчилля, настал момент, когда его слова не смогли сподвигнуть адресатов на решительные действия. 15 февраля 80-тысячный гарнизон Сингапура капитулировал перед японскими войсками, уступавшими им в численности более чем вдвое. «Раз наша армия неспособна сражаться лучше, чем она это делает сейчас, мы заслужили потерю империи!» – записал в дневнике Алан Брук. Черчилль назовет потерю Сингапура, «самой ужасной катастрофой и самой крупной капитуляцией в британской истории»{331}

.

Японцы не собирались почивать на лаврах. В последний день февраля они высадились на острове Ява. Оборонявшие его голландцы капитулировали 8 марта. В тот же день пала столица Бирмы Рангун. Сама Бирма, которую в 1886 году отец нашего героя лорд Рандольф Черчилль присоединил к Британской империи, была захвачена в начале мая. В конце марта прекратилось сопротивление на Андаманских островах, в начале мая японцы взяли под контроль Филлипинский архипелаг. На одном только Батаанском полуострове в плен сдались 78 тыс. человек, включая почти 12 тыс. американцев, что превратило этот эпизод в самую многочисленную одновременную капитуляцию американских войск в истории. Но Черчиллю было не до исторических аномалий. Первая половина 1942 года выдалась на редкость тяжелой в его премьерстве. В британском истеблишменте нарастало недовольство. «У многих начинает возникать вопрос: так ли хорош Черчилль в военных делах, как хороши его речи», – писал в The Tribune лейборист Эньюрин Бивен (1897–1960). Британцы не знали побед, а из обещаний Черчилля сбывались только те, которые указывали, что дальше будет только хуже. «У нас нет ничего, кроме поражений и неумения», – записал в дневнике 12 февраля заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган. Сам Черчилль пребывал в мрачном настроении. «Папа находится в крайне затруднительном положении, – делилась с дневником Мэри в конце февраля. – Он плохо себя чувствует и измучен, испытывая на себе постоянное сокрушительное давление событий»{332}.