Уйти, взявшись за руки

– А я не слышал, товарищ прапорщик, чтобы привидения помогали людям, – вполголоса говорит Родионов неопределённому густо-серому пятну, сформировавшемуся у него в ногах. – Обычно они занимаются мелкими пакостями: по ночам стучат в стену, скрипят половицами, стонут в подвале, разливают воду под ногами, посыпают пылью полки, выключают свет в туалете, когда ты там сидишь, портят продукты в холодильнике, пугают неожиданными воплями слабонервных…

– Это всё предрассудки невежественных людей, воин. Древние суеверия. Ну, или крайняя степень морального падения отдельных призраков. Закрепил в голове?

В этот момент Родионов слышит чей-то лёгкий топоток в коридоре, но не придаёт этому факту никакого значения. Впрочем, Усатый Прапор, на всякий случай, растворяется в темноте.

4

Дни сменяют друг друга. Среда.

Утром опять скандал. Ночью неизвестный злодей снова вытащил курицу из кастрюли Бахи и Кукукиной. На этот раз Галя уже не бегает по комнатам, а сидит на кухне и проливает горькие слёзы, утирая их Бошариком. Баха, как может, успокаивает соседку. Увидев растрёпанную голову Кирпичонка в дверях, Баха сердито говорит ему:

– Так дальше продолжаться не может. Чужие здесь не ходят, значит, кто-то из наших. Что-то с этим надо делать, Женька.

– Сделаем, – с готовностью кивает Кирпичонок.

– Да что тут сделаешь, – хнычет Кукукина. – Изверги, нелюди же вокруг!

– Успокойся, Галка, – говорит Баха. – Не все нелюди.

– Не плачь, Кукукина. Будет и на твоей кухне праздник. Я знаю, что делать, – понижает голос Кирпичонок.

– Что?

– Только никому ни слова.

Кирпичонок едва слышно рассказывает девчонкам о своём плане.

– Сечёте?

– Думаешь, сработает? – с сомнением говорит Баха.

– Сто процентов!

– Почему у вас малая плачет? – строго спрашивает Коневодова, заходя в кухню.

– Они опять курицу прощёлкали, – отвечает Кирпичонок, подмигивая Бахе и Кукукиной. Молчок, мол.

– Какое какашко! И что теперь?

– Ничего особенного. Девушки переходят на хурму. Второе правило веганства: если украли мясо – ешь овощи и фрукты.

Потом было право.

Доцент Фандобный в воинственной рубашке защитного цвета лишает молодёжь индивидуальности: «Встать! Сесть! Так точно! Никак нет! Белозёров, не стройте понапрасну рожи Тростянской!»

Лиза становится красной, как валентинка. Пацаны хихикают. Обморок по-идиотски улыбается.

Фандобный монотонно читает заплесневелый учебник. Всем ясно, что тянет лямку. Ребятам скучно и ничего не понятно, как в экспериментальном кино. От речитатива Фандобного веет безысходностью. Глаза гаснут…

Потом была история.

Занятие опять ведёт Алевтина. У неё сильно развит материнский инстинкт, поэтому она постоянно заменяет вечно хворающего Верёвкина. Со своей статью борца сумо Алевтине легче загарпунить кашалота, чем очаровать нормального парня, поэтому ей остаётся следовать путём интеллектуального развития и вести за собой по этому пути стадо бестолковых абитуриентов. Жизнь – хуже не придумаешь.

– …а я всегда почему-то думал, что Холокост – это еврейский праздник, – озадаченно шепчет Авогадро Обмороку.

– А я считал его сортом клея…

Русалина украдкой посматривает на Родионова. Ей ужасно хочется взять его за руку, поворошить волосы, нежно погладить по обветренной щеке. Но Родионов сосредоточен на лекции. Внимательно слушает могучую аспирантку, конспектирует. Конечно, ему не до сантиментов с легкомысленной веснушчатой девчонкой. Её-то тетрадка пока девственно чиста.

Русалина вздыхает. Она не догадывается, что Родионову ужасно хочется того же самого.

Когда после занятий вконец обалдевший Родионов выходит из Института, чтобы вдохнуть лесного воздуха, он понимает, что утренний скандал ещё не закончился. На улице стоит шум, гам, суета и томление духа. Даже дневной охранник – долговязый и костистый Вася Тупой – оторвался от своих кроссвордов, выглядывает из стеклянных дверей наружу, но ничего не предпринимает. Кстати, «Тупой» – это настоящая Васина фамилия, а не то, что можно подумать.

В общем, Родионов выходит. Источник шума, гама и суеты становится понятен. На раскалённой от белого солнца крыше лады-уморы увесистым шариком прыгает Баха и вопит во всё горло Марамзоеву:

– Признавайся, Рустам, это ты взял наш обед?! Я видела, как ты вечером пускал слюни на Кукукинскую курицу!

– Не брал я вашу долбаную курицу! – кричит Марамзоев, пытаясь сковырнуть Баху со своего «паровоза для пацанов». С каждым приземлением Бахи огонь-машина сильно теряет в цене.

– Это напишут на твоей могиле! – истерично орёт багровая от ярости Кукукина, бегая вокруг лады. – Всех кур украли, всю кровь выпили, нелюди!

– Осторожно, Баха, – предупреждает Кирпичонок, смеясь. – Самоубьёшься. Эта крыша запросто в баян складывается. Она же из фольги. У моего бати точно такой же «чулан» через два месяца зацвёл.

Кирпичонок стоит рядом с Ингой Карибской, которая, презрительно оттопырив нижнюю губку, наблюдает за Бахиными прыжками и Галиными кругами.

– Ты Русалину не видел? – задаёт Родионов вопрос Кирпичонку.

– Не видел. А ты, Инга, не знаешь, где Русалина?

Карибская молча смотрит на парней.

– Что молчишь? Видела или нет?

Карибская корчит гримасу.