Уйти, взявшись за руки

– Тебе перечислить? Отсутствие личного пространства, невозможность полностью распоряжаться своим временем, принудительное общение с соседями и руководством, знание личной жизни соседей.

– И что из этого следует?

– Следует то, что здесь мы не принадлежим самим себе.

Родионов отворачивается к стенке, буркнув:

– Не умничай, Жека. Лучше спи.

– Поверь, это сумеречная зона, Родионов. Здесь у нас есть шанс заглянуть в пропасть.

Родионов игнорирует слова Кирпичонка. Несмотря на духоту, он сразу проваливается в сон.

Русалина лежит в жаркой сонной мгле с открытыми глазами. Она слушает, как ветки стучат в окно, и представляет себе худое лицо Родионова. Какой симпатичный мальчик! Скромный, молчаливый, но очень милый. Высокий, сильный. Глаза глубокого синего цвета, резкие, мужественные черты. А шрам на щеке его нисколечко не портит!

2

Комендант общежития Золужка похожа на противное распухшее насекомое. Муха не муха, жук не жук, таракан не таракан. Что-то среднее. В общем, гладкое овальное тело без талии, короткие кривые ножки, непрерывно двигающиеся ручки. Над ушами торчат, как антенны, два неровных песочного цвета хвоста, перетянутые розовыми резинками. У Золужки и голос под стать жучиной внешности: жужжащий. На сплющенной груди белеет бейджик «Съедобина Анна Альбертовна». Золужка проводит жизнь за стойкой дежурной в неодобрительном созерцании окружающей среды. Её миссия на этом свете – отравлять студентам каждый день, проведённый в Институте.

– Летом в общежитии живут только абитуриенты, – монотонно жужжит Золужка Родионову. – За месяц пройдёте подготовительные курсы. Потом будете сдавать вступительные экзамены. Ну, а кому сдать не суждено – идите, дороги делайте. По нашим дорогам только на луноходах ездить.

Родионов молча кивает. Стоя перед Золужкой, он уныло разглядывает табличку «Забудь о курении!» Умаявшийся вчера Кирпичонок ещё спит. Родионову было жаль его будить, поэтому он оставил соседа по комнате задыхаться под шерстяным одеялом, а сам отправился бродить по Институту. Но добрёл только до Золужки. Та присосалась к нему, как пылесос к занавеске.

– Курить можно исключительно на улице, молодой человек, – враждебно замечает Золужка, поймав взгляд Родионова на табличку. – Относись к этому правилу с пониманием.

– Я отношусь, – говорит Родионов. Он не курит. В армейке пробовал с пацанами, но не втянулся как-то.

– В библиотеке есть помещение для самостоятельных занятий.

– Я мало читаю. Только то, что нужно по программе.

Не обращая внимания на слова Родионова, Золужка жужжит своё:

– На первом этаже находится тренажёрный зал. Рядом с ним – комната с настольным теннисом. На территории есть спортплощадка.

– Я не увлекаюсь играми на свежем воздухе.

– Тогда можешь отдыхать в холле на первом этаже. Там имеется мягкая мебель, большой телевизор и пальмы в горшках.

– Отдохну.

Родионов делает усталое лицо, но Золужка продолжает жужжать:

– Общежитие открыто с восьми утра до одиннадцати вечера. Гостей можно приводить с трех до десяти, но только проведать. На ночь оставлять ни-ни!

– Да знаю я, Анна Альбертовна. Нам вчера товарищ Баблоян всё рассказал.

Золужка впивается в Родионова круглыми матовыми глазами.

– И вот ещё что, молодой человек. Ты крещёный? В церковь ходишь?

– Да нет. Я в православие и прочее вуду не верю.

– Ну и дурак!

– Сбежал из плена? Мы слышали, как Золужка тебе втирала.

Из глубин кресла Родионову с иронией подмигивает потрёпанный парнишка. Его долговязый друг с серой мучнистой кожей рассеяно наблюдает за тем, как на экране телевизора мышонок Джерри азартно занимается избиением кота Тома. Кроме троих абитуриентов, под высоким сводом холла больше никого нет.

– Вы кто, пацаны?

– Я Обморок, а это Авогадро, а ты Родионов, мы знаем, кароч.

– Почему «Обморок»?

Парнишка произносит с важным видом:

– Я страдаю лунатизмом.

– Это что ещё за хрень?

– Хожу во сне. Потом ничего не помню, как будто был в обмороке. Это меня Авогадро так прозвал.

– А почему «Авогадро»?

– Этот дебил химией увлекается. Ну, ты понимаешь?

Авогадро вяло кивает. Он вообще вялый и безразличный. И кажется грязным, как будто перестал мыться лет десять назад.

– Какой химией?

– Аптечной. Феназепам, реланиум, реладорм и всё такое же вкусное.

– Ты бы помолчал хоть пять сек, Обморок, – подаёт голос Авогадро. Голос у него тоже вялый.

– А ты чем увлекаешься? – спрашивает Родионов Обморока.

– Этот дебил – нюхач, – утомлённо шепчет Авогадро. – Он в основном клей факает.

– А как же здоровье, пацаны?

– Да фиг с ним, со здоровьем! – восклицает Обморок. – Ты не представляешь себе, Родионов, как это круто!

– Что круто?

– Это же настоящий космос! Недавно я в подъезде нюхал «Момент». Нюхал до тех пор, пока со мной не заговорил почтовый ящик. Он открыл дверку и любезно пригласил меня к себе. Я вошёл в него, а там такое!

– Ну?

– Я оказался в добром мире, где мне все улыбались. Каждый цветок, листик, травинка. Все-все мне там улыбались. Просили, чтобы я с ними остался. И моя жизнь была бы простой и хорошей.

– Ну и остался бы в почтовом ящике, – хмуро замечает Авогадро.

Обморок с сожалением качает головой: