Ухожу, не прощаюсь...

— Я с вами не разговариваю. Я вас знать не знаю, и вы не встревайте. У вас списываются, а у нас — нет. — Он повернулся к начальнику спасательного отряда, встал спиной к Прохорову. — Я спрашиваю, кто мешки будет стирать?

— Они же списываются, — вслед за Прохоровым повторил тот.

— Тогда будете платить из своей зарплаты. Между прочим, каждый двести семьдесят рублей стоит. Взял — будь добр чистеньким вернуть на склад!..

Прохоров, как экскаваторным ковшом, сзади загреб за ворот «моргача»:

— Знаешь что, сейчас еще один мешок нужен будет…

Но сверху кто-то властно закричал:

— А ну, без рук! Без рук!

Прохоров, не отпуская «моргача», поднял голову: там стояли еще два кругленьких дяди в новых альпинистских штормовках и при синтетических галстучках.

— А ну, без рук! А то мы быстро управу найдем, — повторил один из них, покруглее.

— А это еще кто? — впервые в жизни почувствовав одышку, спросил Прохоров начальника спасательного отряда.

— Завхоз и завстоловой.

— А начальник лагеря где? Или лучше старший инструктор.

— Нет их. Еще вчера уехали в поселок.

Прохоров только сейчас почувствовал, как он устал.

— Тебе говорят, отпусти! — повторили сверху.

Прохоров неохотно отпустил, и «моргач», на всякий случай отскочив в сторону, моментально оправился:

— Я — материально-ответственное лицо. Вы ответите, — и снова повернулся к начальнику спасательного отряда: — Взял, сдай! А то людей против меня настраивать! Кто тебе позволит пятьсот сорок государственных рублей на ветер выбрасывать!

— Они же по положению списываются, — повторил начальник спасательного отряда уже неуверенно.

— Дурацкое положение. Дураки его составляли. Пятьсот сорок рублей, государственных рублей на ветер пустить! Мы приняли обязательства по рациональному использованию снаряжения, в том числе спасательного фонда. Мы решили…

Прохоров снова начал бледнеть.

— Оставь его! — тронул его за плечо начальник спасательного отряда. — Я его знаю, его не прошибешь. Это — сволочь еще та. Этот — человек на своем месте. Боюсь, что он даже не сволочь, кормящаяся на альпинизме, а инициативный дурак… Я выстираю. Иначе, — ты уедешь, — а мне тут не рассчитаться с ними. Я ведь работаю здесь, полностью от них завишу.

— Давай, я помогу, — устало сказал Прохоров. — Ну, суки, я с вами еще поговорю.

— Ах, ты еще поговорить хочешь?! — ухмыльнулся тот, кто покруглее, то ли завскладом, то ли завстоловой. — Ребята, как его фамилия? Мы акт составим, и в Москву, в Федерацию альпинизма направим, а копию в милицию. Вот тогда заговоришь, запоешь. Тебя и так теперь за гибель человека дисквалифицируют, а тут добавка будет. А может, ой по твоей вине и погиб?

Прохоров, медленно стал подниматься по ступенькам, те двое ждали, но начальник спасательного отряда решительно преградил Прохорову дорогу:

— Не надо! Они сейчас поднимут весь лагерь, а ребята не знают, в чем дело, полезут их защищать. А эти вызовут участкового. Тот тут кормится, а они у него числятся в народной дружине. Припишут нападение на народную дружину. Я этих сволочей знаю. Ничего вы им не докажете…

Начальник спасательного отряда и Прохоров спустились к ручью. Снова натянули темные очки. Прохоров мыл в студеных струях трупный мешок и думал о том, что вот еще одним другом стало меньше, кругом вертелись пижоны и девы в ярких куртках, увешанные фотоаппаратами, некоторые с ледорубами в руках; сверху, облокотившись на заборик, смотрели на них три хряка в альпинистских штормовках и при синтетических галстучках.

Прохоров никак не мог унять вдруг подступившую к горлу одышку, ему не хватало воздуха — это было с ним впервые в, жизни, и, чтобы не видеть мешок и пижонов, поднял глаза вверх, и перед ним вдали и рядом встали сверкающие горы, где он оставил свои лучшие годы и лучших друзей. И неожиданно горько спросил сам себя:

— А на самом деле — зачем мы лезем в горы?

И не нашел ответа.

Начальник спасательного отряда, — Прохоров до сих пор не знал даже его имени, — решив, что Прохоров спрашивает его, на минуту оставил работу, задумался и недоуменно пожал плечами.

Он тоже не знал.

4

…Обычно Прохорову спалось в самолетах, а тут вот возится, мешает соседу, не может уснуть. Самолет шел на север — домой. Прохоров смотрел в иллюминатор, на лежащие внизу сплошным неровным полем облака, словно полярная тундра, и хмурился. Дело в том, что перед этой дорогой после долгих раздумий он, наконец-то, решился и сказал семье:

— Все, дорогие мои! Иду в горы в последний раз. На будущий год — плывем на лодке по разработанному вами маршруту.

— Вообще в последний раз? — не поверила жена и даже, кажется, немного испугалась.

— Ну нет, разумеется. Пойду когда-нибудь — так, по перевалам, со школьниками, на лыжах покататься. А с большим альпинизмом — все! Хватит!