Украденный поцелуй

Я устанавливаю кресло в десяти шагах от нее. Опускаясь, она поднимается во весь рост, расставив ноги на ширине плеч, словно готовая к бою. Я тут же замечаю ужас в ее глазах. Это хороший признак. Он удовлетворяет ту мою часть, которая хочет увидеть ее пресмыкающейся передо мной, потеряв все свое достоинство. Я хочу увидеть ее такой же, как и был мой отец много лет назад у них в доме.

Да, ей следует меня бояться. Я управляю ее жизнью. С легкостью я мог бы легко погладить ее нежную белую шею перед тем, как ее сломать.

Откинув волосы с глаз, она поправляет одежду и прислоняется к стене. Я замечаю, что она привела себя в порядок. Ее лицо теперь полностью лишено вчерашнего макияжа, и меня поражает, что она выглядит также, как девять лет назад. Яркие глаза, светлые, в них бушует огонь. Тогда она казалась мне прекрасной, как ангел.

Но тогда я был мальчишкой. Дураком, не понимающим, что делаю.

Я пристально смотрю на нее и вижу, как ее уверенность начинает медленно превращаться в ничто. Тем не менее, она выпрямляет спину, поднимает подбородок и говорит:

— Чего ты хочешь?

Я медленно улыбаюсь.

— Я слышал, ты хотела стать писательницей. Я хочу рассказать тебе одну историю.

Она молчит, смущенно нахмурив брови.

— Ты не узнаешь меня, Лилиана? — Вежливо спрашиваю я.

Она изучающе рассматривает меня, ее хмурый взгляд становится еще более хмурым. У меня руки сжимаются в кулаки. Она должна меня помнить. Должна. Затем, будто она что-то вспоминает. Смотрит на меня с недоверием, потом открывает рот, словно испытывает шок.

Для меня, будто все время мира остановилось. Тянутся ужасно медленно секунды, но она отказывается сообщать мне о своем открытии. Она не готова признаться в том, что вспомнила меня. Что за сука, мать твою! Я хватаю пепельницу со столика и швыряю ее через комнату. Она пролетает в нескольких дюймах от ее головы и разбивается вдребезги о стену.

Лилиана начинает визжать.

— Я задал тебе, черт побери, вопрос. — Сквозь стиснутые зубы, замечаю я.

— Нет, — кричит она в ответ.

Я понимаю, что она лжет. А чего еще стоит ожидать от дочери Джека Идена? Каков отец — такова и дочь. Я разжимаю кулаки, мне нужно вернуть свой контроль. Я не могу позволить ей взять над собой верх. С тихим смехом я откидываюсь на спинку кресла и насмешливо смотрю на нее.

— Хорошо. Я расскажу тебе свою историю, возможно, она поможет тебе... вспомнить.

Она сжимает руки с такой силой, что костяшки ее пальцев белеют.

— Когда-то у меня тоже была семья, — начинаю я, устраиваясь поудобнее в кресле. — Не менее любимая, чем твоя. Мой отец был садовником, и мы жили в фургоне, как и все цыгане. Мы никогда не останавливались на одном месте больше, чем на несколько месяцев. — Мое лицо кривится в усмешке. — Мы не могли этого сделать, потому что копы — свиньи все равно бы прогнали нас с этого места. — Я замолкаю. — Постой... моя история кажется тебе недостаточно поэтичной, не так ли?

Даже с другого конца комнаты я слышу, как ее дыхание учащается от напряжения и тревоги.

— Я хочу сказать, что моя семья не была какой-то особенной. Извини, — Я поднимаю глаза к потолку. Как мне ей все рассказать, чтобы история моей семьи была достойной внимания дочери Джека Идена?

Она с вниманием смотрит на меня, полностью прикованная вниманием к моей истории. Почти не моргает.

— У моей матери были длинные черные волосы и ярко-зеленые глаза. Она была очень красивая. Самые сильные и известные мужчины в нашем клане хотели жениться на ней, но она выбрала моего отца. Помню, она листьями герани, которую отец приносил домой, румянила щеки.

Лилиана хмурится. Мне казалось, что это должно на нее подействовать.

— Трудно забыть такую женщину. Ты смогла бы ее забыть, маленькая Лилиана?

Она молчит, я начинаю морщить лоб, как бы предупреждая, что мне не нравится ее молчание. Она тут же выпрямляется и отвечает:

— Я... Да, наверное, не смогла бы. Но какое отношение она имеет ко мне?

Мой взгляд становится темным от ее глупого ответа. Хотя я притворяюсь беззаботным, но внутри у меня все кипит и горит.

— Я решил рассказать тебе о ней, поскольку ты должна вспомнить моего отца.

Наступает тишина.

Непроизвольно у меня рука сжимает подлокотник кресла, когда я произношу свой следующий вопрос, сердито рыча, как животное нежели, чем человек.

— Ты его помнишь... не так ли?

Она дотрагивается рукой до головы и кивает. Медленно.

Мои губы кривятся в горькой усмешке.

— Хорошо. Мы, наконец-то подошли к самому главному. — Внезапно я чувствую, что больше не хочу играть в эту игру. Я даже смотреть на нее не могу. Есть вещи, по которым до сих пор тоскует мое сердце, и я предпочитал ими не делиться ни с кем. Я встаю. — Забавно... Я никогда не могу ее рассказать сразу от начала и до конца. Продолжим в другой раз.

Она делает нервный шаг вперед, ее глаза сверкают и широко раскрыты, как голубые звезды.

— Прошу тебя… отпусти меня. Я была тогда всего лишь ребенком.

Я хмурюсь.

— Прибереги свои оправдания для кого-то другого, меня они не интересуют.

— Чего ты от меня хочешь? — испуганно спрашивает она.