Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время

Кто-то «открывал» для себя Малороссию, кому-то было приятно, что его малая родина засверкала всеми красками в самом зените русской литературы. «Гоголь-Яновский мне особенно по сердцу, — писал поэту Н. М. Языкову (с которым впоследствии Гоголь был в дружеских отношениях, высоко ценя его стихи) видный чиновник и литератор В. Д. Комовский, — не говорю уже (я хохол по происхождению, хотя ничего малороссийского никогда не видал и не знаю) — не говорю о родственной привязанности ко всему малороссийскому и Малороссии, которая, вы согласитесь, есть самый поэтический член России и в географическом, и в историческом отношении»[250]

. Эти слова — классический пример того, как действует однажды выработанный образ: Малороссию он не видел и не знает, но считает «самым поэтическим членом России» и судит о ней по гоголевским повестям!

Подвергались сочинения Гоголя и критике. Так, некоторые указывали на встречавшиеся у него этнографические несообразности: тут как раз давало о себе знать восприятие малороссийской тематики как чего-то сугубо этнографического. А издатель «Московского телеграфа», историк и литератор Николай Алексеевич Полевой (1796–1846 гг.) писал, что в «Вечерах» «много прелестных подробностей, которые принадлежат явно народу», но упрекал молодого писателя в желании «подделаться под малоруссизм» и даже заявлял: «Вы, сударь, москаль, да ещё и горожанин»[251]

.

Конечно, Гоголь был «горожанином» и, в общем, «подделывался» под местный колорит. Но литературу тогда представляли именно «горожане» (в том числе и малороссы), которые если и бывали в деревне, то проездом или смотрели на её жизнь с высоты (социальной и ментальной) помещичьих усадеб. И в этом взгляд Гоголя не слишком отличался от взгляда «горожанина»-великоросса. Точно так же ничего зазорного не было в том, что Гоголь стал работать на модном направлении, которое он к тому же по своему опыту понимал и чувствовал лучше многих других, что подтверждали люди, сами не понаслышке знавшие Малороссию. Так, по словам Сомова, «черты народные и поверия малороссиян» Гоголем были «выведены верно и занимательно», да и вообще он «человек с отличными дарованиями и знает Малороссию как пять пальцев; в ней воспитывался…»[252]

. Но журнальная полемика шла только на пользу делу осмысления образа Малороссии.

Не менее значительным следствием, которое произвели «украинские» повести Гоголя на читающую публику, стало то, что он силой своего таланта немало способствовал закреплению в русском сознании образа Малороссии и малороссов как «своих». А вместе с тем и укреплению отношения к России и русским как к «своим» у малороссов. Как пример такого, уже подспудного, отношения можно привести слова малороссиянина Сомова, который так отозвался о сборнике украинских песен Максимовича: «Наперёд поздравляю любителей и любительниц народной русской музыки с сим богатым приобретением»[253]

. Аналогичных взглядов придерживался и сам Гоголь. Критика подчёркивала общерусское значение его произведений. Был признан не только его талант, «но было признано и нравственное единение двух отраслей русской народности»[254], что оказалось особенно актуально на фоне польского восстания 1830–1831 годов, сильно повлиявшего на национальное самоощущение российского общества.

В Малороссии увидели черты своей национальной сущности, которую «подзабыли» или «подрастеряли» на пути к «цивилизации» (как это произошло и с «передовыми» европейцами по сравнению с кельтами, греками и итальянцами с их «первобытной» народностью-этничностью), или же посчитали это местным вариантом русскости вообще. «Элементы собственно русского характера до сих пор остаются неуловимы», — писал в своей рецензии на «Вечера» сотрудник «Северной пчелы» В. А. Ушаков (выражая и мнение своего начальника Ф. Булгарина), а «малороссияне имеют свою особенную физиономию, или, по крайней мере, живо помнят оную», сберегая предания, наивность и «запорожский юмор». Кстати, этот юмор, как и «певучесть», русское общество и очень многие на самой Украине считали одной из главных черт национального характера этого «поющего и плящущего» племени. То есть, резюмировал журналист, сохраняют ту простоту, «от которой так далеко уклонились мы»[255].