Улан Далай

Девушка в полукруглом оконце кассы сообщила, что билетов на Ростов на сегодня нет, но после предъявления удостоверения ответработника ЦИК Калмыкии нашла как раз два из брони. Чагдар прошел дальше, постучался в памятный кабинет начальника станции, где в 1918-м… да стыдно вспоминать… Стол под зеленым сукном, уже потертым, не раз прожженным папиросами, в порезах и пятнах, стоял на прежнем месте, только теперь над ним красовался новехонький портрет Сталина с непокрытой головой. Аккуратно причесанный вождь снисходительно улыбался в лысый затылок хозяина кабинета.

Чагдар показал удостоверение и попросил разрешения позвонить.

– Прошу, – лысый с готовностью подвинул ближе к посетителю черный аппарат с затертыми от ревностной службы цифрами на диске, поспешно встал, запер ящик стола и дверцу большого несгораемого шкафа, взял со стола свою форменную фуражку и, побрякивая связкой ключей, направился к двери. – Мне лишних секретов знать ни к чему…

С клиникой на улице Восточной соединяли долго. В трубке что-то щелкало, кликало, гудело, слышались отстраненные, будто потусторонние голоса. Наконец в трубке раздался солидный, знающий себе цену голос:

– Лазарев у аппарата.

– Чолункин из Калмыцкого ЦИК, – с напором представился Чагдар. – Везу к вам на освидетельствование человека. Будем в Ростове завтра утром. Сможете принять?

– А почему, собственно, ко мне? – озадачился голос.

– Вы же лучший специалист по шизофрении, – веско аргументировал Чагдар.

– Вы мне льстите, товарищ… как вас? – голос казался бесстрастным, но где-то на верхушках гласных звучали нотки удовольствия.

– Чолункин. Чагдар Баатрович.

– Ну, хорошо, привозите своего человека. Осмотрю.

Утром следующего дня Чагдар и Дордже уже толклись у железных ворот отделения для психохроников Ростовской краевой больницы. Желтое двухэтажное здание было припыленным и слегка облупленным, окна забраны глухими, без уважения к ампиру бывшего купеческого дома, наспех спаянными и уже проржавевшими решетками-клеточками. Чагдар скосил глаза на Дордже. Тот был отвлеченно-спокоен. Хоть в этом году Дордже уже исполнилось тридцать лет, по виду он все еще напоминал нескладного подростка: кожа на лице, как у девушки, и даже усы не растут.

Не найдя кнопки звонка, Чагдар стукнул в ворота кулаком. Железо отзывчиво загудело всем полотном. К стеклам окон второго этажа тут же прилипло несколько перекошенных лиц.

– Чего вы там лупите? – раздался со двора сердитый мужской голос. – Сейчас буйные вскипятятся! Ослепли, дверей не видите?

Входная двустворчатая дверь действительно была, но она, как и окна, была забрана решеткой – казалось, глухой, но на поверку незапертой. Там же на боковом косяке торчал черный карболитовый звонок с белой замызганной пипкой. Едва Чагдар успел протянуть к звонку руку, как дверь лязгнула и отворилась.

– Вам чего? – бесцеремонно поинтересовался угрюмый мужик в темно-синем сатиновом халате и в таких же штанах с вытертыми до белизны коленями.

Давно уже никто не разговаривал с Чагдаром так грубо. Внутри взметнулась волна жгучего гнева. Рука невольно потянулась к боку, где когда-то висела кобура, челюсти сжались, крылья носа раздулись. Лицо мужика мгновенно потеряло угрюмость и выражало теперь трусоватое подобострастие.

– Мы к товарищу Лазареву. У нас назначено, – проговорил Чагдар жестко и четко.

– К Матвею Осипычу? – осклабился мужик. – Так бы сразу и сказали. Только вам придется его теперь обождать. Буйные от стука заволновались.

– Подождем, – Чагдар оглянулся на брата. Дордже смотрел все так же в себя.

– Проходите вот сюда, присядайте тут на креслы, – указал мужик на потрескавшиеся кожаные диваны, подпиравшие широкую деревянную лестницу, ведущую наверх. – Пойду докладу. Тока фамилие свое скажите.

– Чолункин.

– Ага. Чо-лун-кин, – повторил по слогам мужик и торопливо пересек прихожую. Ноги в парусиновых тапочках на толстой подошве бесшумно двигались по затертому паркетному полу, но только мужик стал подниматься по лестнице, ступеньки начали петь – то скрипуче, то пискляво, то басовито.

Где-то наверху бухнула об стену, открываясь настежь, дверь. Тонкий голос пронзительно закричал:

– Изверги! Белая сволочь! Не дамся! Я красный командир! Красные не сдаются! Где мой пистолет? Стреляйте, трусы! Да здравствует революция!

Стук, падение, еще стук, и по лестнице вниз, перепрыгивая через ступеньки, ссыпался тощий человечек лет сорока в потрепанном военном френче, в кальсонах с волочившимися следом завязками, босой и лохматый, как беспризорник. Увидев незнакомцев, он приложил палец к губам, втиснулся между стоявшими углом диванами и присел там на корточки.

– Не выдавайте, братцы! – прошептал он из своего укрытия.

А по певучей лестнице уже бежали двое в синих халатах, за ними торопливо спускалась медсестра с металлической коробочкой в руках и доктор Лазарев, хоть полысевший и растолстевший, но вполне узнаваемый.

Дордже подвинулся к краю дивана, за которым укрылся беглец, и принялся ласково гладить его по голове и согнутой спине, словно тот был маленьким несмышленым ягненком.