Улан Далай

Один из режиссеров предусмотрительно привез дореволюционный шейтель – парик, который носила по еврейскому обычаю его бритоголовая бабушка Ханна. Из него-то и сделали прическу Будде, закрепив локоны наверх при помощи костного клея. Камень тоже посадили на клей.

Все было готово, все проверено, хор и шумовой оркестр заняли свои места на еще не освещенной сцене, симфонический заполнил отгороженное пространство перед площадкой. Джангарчи сел у микрофона на венский стул. Это, конечно, не по традиции: сесть он должен был на пятки, но тогда публике его не будет видно. У ног джангарчи примостился человек с микрофоном в руках.

И тут вспыхнул свет. Собравшаяся толпа загудела, закричала «ура!», приветствуя руководителей области и высоких гостей, которые неспешно занимали места на почетной трибуне справа, начальственно помахивая рукой в ответ.

Левую трибуну потихоньку заполнили женщины: большевички со стажем, комсомольские активистки и жены партаппаратчиков.

Гул продолжался, пока гости не расселись наконец на трибуне и не повернули головы к сцене.

На сцену вышел Санджи Каляев, единственный калмык во всей режиссерской бригаде, и объявил по-русски и по-калмыцки название спектакля. Почетные гости зааплодировали. Публика после короткой заминки тоже начала хлопать. Вот сейчас у тех, кто зол на советскую власть, есть возможность без страха бить в ладоши, проклиная ее, пронеслось в голове Чагдара.

Джангарчи ударил по струнам, оркестр домбристов подхватил, усиливая глухой звук одиночного инструмента.

Всем, кто вдребезги разбилцепи рабства, угнетенья,кто граниты разметавши,власть советскую воздвигнул,калмыкам труда, мозолей

и рабочим всех народов, —наш горячий, наш сердечный,полной грудью наш привет… —

запел хор по-русски.

– Ме-е-ендвт! – глубоким голосом протяжно вторил джангарчи по-калмыцки.

– Мендвт! – дружно откликнулись зрители.

            …черный каменьмощной силой разбиваясловом ярким и могучим…и зовущий неотступновсех трудящихся на битву,на борьбу с их всех врагами,на решительный последний —

вот каков был наш учитель,богатырь, орел, наш Ленин, —

запел джангарчи.

– Так! Так! – закричали из темноты и захлопали.

Джангарчи переждал хлопки и продолжил:

Средь сынов могучих Баатра,Батырь – Ленина сыновСталин – лучший и первейшийи в сраженьях, и в постройке.Это он бесстрашно бьетсясо врагами коммунизма,разрушая силы, козни

всех рушителей коммуны…

Сильный порыв ветра ударил прямо в сцену, и звук заскрежетал, завыл. Осветительные боксы закачались, по сцене заметались тени, словно это те самые невидимые враги коммунизма проникли на спектакль.

Это он стрелою меткойбьет по правым и по левым,не давая уклонитьсяот путей побед коммуны…

Чагдар, стоявший у края сцены, проверил, как реагирует почетная трибуна. Взгляды руководителей были устремлены поверх сцены, туда, где высился портрет вождя. Полотно то выгибалось внутрь, то обвисало, то шло мелкой рябью в мигающем свете раскачивающихся ламп. Гневного Эрлик-хана, владыку преисподней, царя смерти и справедливости напоминал сейчас товарищ Сталин. Только бы не снесло портрет, ужаснулся Чагдар и побежал за сцену.

Вот тебе, вожак постройкисоциализма во всем мире,Болды – стали крепкой нашей,Октябрем освобожденной,от Калмыкии привет… —

закончил джангарчи, и все снова захлопали.

А Чагдар уже вцепился в руководителя административной бригады:

– Товарищ Беккер, срочно! Двух человек на крышу сцены! Пусть страхуют портрет!

Миновали годы рабства,годы рабства, угнетенья,время то, когда нойоныс кулаками и зайсангом,зауздавши нас накрепко,на спине катались нашей,погоняли нас нагайкой,царских слуг собачья свора.Всех развеял гнев народный,как шурган в степи песчинки.Навсегда их поглотилабездна моря – вихрь восстанья…