Улав, сын Аудуна из Хествикена

Улав слушал его, нахмурив брови. Ему захотелось оборвать Тейта, сказать, что это вранье. Но он сдержался. Не хватало еще толковать об этом с ним. И тут он подумал, как скверно будет, если такая молва пойдет далее. Скольким людям этот горлопан уже, поди, хвалился своим отцовством.

Тейт спросил:

– Слыхал я, что богач Арнвид из Миклебе в Эльфардале, родич ее, – тебе закадычный друг.

– Ну и что? – отрезал Улав.

– Все говорят, будто он добр и услужлив, рад помочь каждому в беде. Вот я и надумал сперва пойти к нему, а не к сыновьям Стейнфинна или к старику из Галтестада. Что ты на это скажешь? Не мог бы ты замолвить за меня словечко своему другу или написать ему письмо и запечатать своею печатью?

Улав опустился на скамью.

– Да ты что ж это?.. Никак ты хочешь, чтоб я был у тебя в сватах?

– Да, – ответил Тейт невозмутимо. – А тебе это в диво?

– А неужто нет? – из горла Улава вырвался короткий сухой смех. – Такого я еще отродясь не слыхивал.

– Такое случается каждый день, – возразил Тейт. – Опостылела богатому человеку полюбовница, вот он и выдает ее замуж.

– Придержи язык, Тейт! – пригрозил Улав. – Выбирай слова, когда говоришь о ней.

Тейт, словно в раздумье, снял с пояса короткий меч и положил его себе на колено, придерживая одной рукой ножны, другой – рукоять. Он взглянул на Улава с усмешкой:

– Правду ли говорят, будто ты рубился в этой избе со своими недругами?

– Вовсе нет, это было на постоялом дворе, и я не нападал, а мы повздорили… – Он умолк на полуслове, досадуя, что позволил этому человеку втянуть себя в откровенный разговор.

– А то ведь дело такое… – сказал Тейт с такою же усмешкой. – Раз у меня больше прав на нее, чем у тебя…

– Тут ты ошибаешься, Тейт! На нее у тебя прав быть не может: Ингунн тебе не ровня; что бы она ни натворила, чужому мы ее не отдадим.

– Он-то уж всяко мой, младенец, которого она носит.

– Послушай-ка, исландец, ты человек ученый, неужто ты не знаешь, что ребенок незамужней женщины остается с матерью и наследует ее права, коли она свободная женщина и ее соблазнил раб?

– Вовсе я не раб, – рассердился исландец. – И отец мой, и мать из доброго исландского рода, хоть мы и бедняки. Нечего бояться, что я сам не сумею прокормить ее, однако не худо бы ей получить достойное приданое.

Он начал расписывать свое будущее: он будет жить в достатке, только бы ему найти такое место, где он сможет применить свое знание и умение. Он может обучить Ингунн, и она станет ему помощницей.

Улаву вдруг представился переплетчик, что жил здесь в дни его молодости, – мастер, которого епископ из Осло прислал владыке Турфинну привести в порядок книги, написанные за год. Улав заходил с Асбьерном Толстомясым в комнату, где переплетчик работал вместе с женою; она буравила дырки в пергаменте, сразу в большой пачке, и то и дело ударялась локтем о большое деревянное корыто, подвешенное на веревке рядом с нею; ребенок, лежавший в нем, все время орал, хныкал и ронял изо рта тряпицу с хлебом, которую ему давали пососать. Под конец Асбьерн попросил ее передохнуть маленько и утихомирить младенца. После Асбьерн сказал, что ему очень жаль их. Когда они закончили работу, епископ, помимо платы, прислал ей теплое платье на зиму и назвал ее толковой и работящей. Улав видел их в тот день, как они уезжали, сам мастер ехал на добром коне, а жена с детишками на коленях и всем их скарбом, притороченным к седлу, сидела на коротконогой брюхатой кобыле.

Чтобы Ингунн обречь на такую жизнь – сохрани нас святая божья матерь! – о таком он и подумать не мог. Ингунн вне той жизни, для которой она рождена и воспитана! Мысль эта была столь нелепа и дика – он не мог лишь понять, как этот человек из совсем другого мира мог приблизиться к ней.

Он сидел, холодно и испытующе разглядывая Тейта, покуда тот говорил. Несмотря на все, он видел, что парень по-своему красив. Он не боялся бродить по свету, и Улав понял, что нелегко будет убрать его с дороги, сломить его веселый нрав – он привык улыбаться, и это шло ему. Ясное дело, он огрубел, слоняясь из края в край среди чужих людей, бродяг и непотребных женщин. Однако он и сам слонялся по белу свету целых десять лет; ему самому довелось пережить всякое, о чем и вспоминать не хотелось теперь, когда он воротился домой и свил гнездо. Но чтобы кто-то из чужого мира встал меж ним и Ингунн, коснулся ее…