Улав, сын Аудуна из Хествикена

– Нет, нет, я не хочу ее в том винить, она сама не знает, что творит, бедняжка. Я ведь тоже, Арнвид, не изменил своему слову. Помнишь, как я когда-то обещал тебе, что никогда не изменю твоей сродственнице? И я никогда в том не раскаивался. Каков бы ни был мой последний час, я стану благодарить бога за то, что он отводил мою руку каждый раз, когда меня одолевало искушение причинить ей боль, велел мне, покуда не поздно, защищать и беречь ее, не щадя сил своих. Коли я, воротившись, увидел бы ее пораженной проказою, я и тогда не забыл бы, что она была когда-то моею ненаглядною, единственным другом в годы младенчества, когда я рос среди чужих.

Арнвид спокойно сказал:

– Если ты думаешь, Улав, что тебе легче будет решить, как надо примириться с богом, если не придется тебе печалиться о своих, то я обещаю тебе стать Ингунн заместо брата, помогать во всем ей и сынишке. Коли надо будет, я возьму их к себе.

– Миклебе ты отдал Магнусу, а сам собираешься в монастырь, – сказал Улав как бы с насмешкою.

– Всего имущества я не лишил себя. Коли я сумел вытерпеть жизнь мирскую доселе, то буду терпеть ее до своего смертного часа, коли близким друзьям моим понадобится, чтобы я остался с ними.

– Ну, нет уж! – снова возразил ему Улав. – Я не желаю, чтобы ты решился на такое ради того, о чем мне самому должно печься.

Арнвид сидел, уставясь на горящие угли в очаге, и в то же время он, казалось, видел фигуру друга, стоявшего рядом в темноте. «Не знаю, понял ли он, что взвалил мне на плечи этой ночью такую же тяжкую ношу, каковую несет сам», – думал он.

Улав выдвинул ногой скамеечку и уселся рядом с очагом лицом к другу.

– Немало сказал я тебе сегодня, однако не все, что собирался сказать; я сказал, что денно и нощно жажду всем сердцем примириться с господом нашим Иисусом Христом, сказал, что никогда прежде не любил так владыку живота нашего, как ныне, когда он отметил меня печатью Каина. Однако я сам не пойму, отчего я жажду столь сильно примирения с ним, ибо никогда не видывал, чтобы он карал кого-либо столь жестоко, как меня. Я совершил зло один-единственный раз. И был я тогда до того разъярен, что сам себя не помнил. Знаю только, что думал тогда: Ингунн будет еще хуже, коли я этого не сделаю, не спасу жалкие обломки ее чести, хотя бы мне пришлось для того лишить человека жизни. И все удалось мне тогда легко, будто судьба сама того хотела; он упросил меня взять его с собой, и никто не видел, как мы с ним ушли. Кабы господь, либо мой ангел-хранитель, либо дева Мария привели нас тогда на хутор к людям, а не в пустой сетер возле Луросена, то, сам знаешь, все было бы иначе.

– Да, ты тогда, уходя из дому, навряд ли просил господа и святых угодников направлять твои стопы.

– Может, и просил, сам не знаю. Нет, в ту самую минуту не просил. Зато до того просил, всю пасхальную неделю просил не дать этому свершиться. Кабы ты знал, как мне не хотелось его убивать. Однако все вышло так, что я был вынужден к тому, и после того напало на меня искушение скрыть все от людей. А господь всеведущий знал, к чему это приведет, лучше моего знал. Отчего же тогда он не остановил меня, даже если я и не просил его о том в тот самый миг?

– Так мы всегда говорим, когда хотим сделать по-своему, а после видим, что лучше бы нам было того не делать. И все же ты согласен с тем, что до того, как что-то совершить, как и все люди, можешь судить о том, что лучше для тебя и твоих близких?

– Да, во всех прочих деяниях своих старался я по мере сил моих быть разумным, честным и справедливым к людям, а вот тут не предвидел, чем этот поступок обернется для меня. Нет у меня вроде имения, что досталось бы мне неправедно. Не разносил я худой молвы о людях, а изгонял ее, бил оземь, когда она подходила к моему порогу, даже если это было правдою, а не ложью. Я был верен жене своей, и неправду она мыслит, будто я не желаю мальчику добра. Я был ему неплохим отцом, не хуже, чем многие отцы – своим собственным детям… Скажи мне, Арнвид, ты в том смыслишь больше моего – всю жизнь свою ты был благочестив и милостив к людям, – правда ли, что бог со мною более жесток, чем с другими людьми? Мне довелось повидать на свете более, чем тебе, – Арнвид сидел так, что Улав не мог видеть, как тот улыбнулся при этом, – за те годы, когда я жил опальным у своего дядюшки по матери, и после, когда служил ярлу. Видывал я людей, что взвалили себе на душу все семь смертных грехов, вершили столь жестокие дела, что не хотел бы я быть с ними заодно, даже если бы знал, что бог и без того оставил меня и осудил на вечные муки. Они не страшились бога, и я не примечал, чтобы они думали о нем с любовью или желали бы увидеть его. И все же они были веселы и довольны, и многие из них умерли легкою смертью, я сам тому свидетель.

Отчего же мы с нею не можем обрести ни покоя, ни радости? Кажется, будто бог следует за мной, где бы я ни был, куда бы ни шел, не давая мне ни мира, ни покоя, и требует от меня невозможного. Я никогда не видывал, чтобы он требовал такого от других.