Улисс

Он взял деловитую карточку, глянул, не рассмотрел, отложил, не взглянув, посмотрел снова, спросил, скрипнул, спросил:

– А он?… А, вон там!

Стремительно в гальярде он двинулся прочь, наружу. В коридоре, при свете дня, заговорил он велеречиво, исполнен усердия и доброжелательства, с сознанием долга, услужливейший, добрейший, честнейший из всех сущих квакеров.

– Вот этот джентльмен? «Фрименс джорнэл»? «Килкенни пипл»?

Всенепременно. Добрый день, сэр. «Килкенни…» Ну, конечно, имеется…

Терпеливый силуэт слушал и ждал.

– Все ведущие провинциальные… «Нозерн виг», «Корк икземинер», «Эннискорти гардиан». За тысяча девятьсот третий. Желаете посмотреть?

Ивенс, проводите джентльмена… Пожалуйте за этим служи… Или позвольте, я сам… Сюда… Пожалуйте, сэр…

Услужливый и велеречивый, возглавлял шествие он ко всем провинциальным газетам, и темный пригнувшийся силуэт поспешал за его скорым шагом.

Дверь затворилась.

– Это тот пархатый! – воскликнул Бык Маллиган.

Резво вскочив, он подобрал карточку.

– Как там его? Ицка Мойше[791]? Блум.

И тут же затараторил:

– Иегова, сборщик крайней плоти, больше не существует. Я этого встретил в музее, когда зашел туда поклониться пеннорожденной Афродите. Греческие уста, что никогда не изогнулись в молитве. Мы каждый день должны ей воздавать честь. «О, жизни жизнь, твои уста воспламеняют»[792].

Неожиданно он обернулся к Стивену.

– Он знает тебя. И знает твоего старикана. Ого, я опасаюсь, что он погречистей самих греков[793]

. Глаза его, бледного галилеянина, были так и прикованы к ее нижней ложбинке. Венера Каллипига. О, гром сих чресл! «фавн преследует дев, те же укрыться спешат».

– Мы бы хотели послушать дальше, – решил Джон Эглинтон с одобрения мистера Супера. – Нас заинтересовала миссис Ш. Раньше мы о ней думали (если когда-нибудь приходилось) как об этакой верной Гризельде, о Пенелопе у очага[794].

– Антисфен, ученик Горгия, – начал Стивен, – отнял пальму первенства в красоте у племенной матки Кюриоса Менелая, аргивянки Елены, у этой троянской кобылы, в которой квартировал целый полк героев, – и передал ее скромной Пенелопе. Он прожил в Лондоне двадцать лет, и были времена, когда он получал жалованья не меньше чем лорд-канцлер Ирландии. Жил он богато.

Его искусство, которое Уитмен назвал искусством феодализма[795], скорее уж было искусством пресыщения. Паштеты, зеленые кубки с хересом, соусы на меду, варенье из розовых лепестков, марципаны, голуби, начиненные крыжовником, засахаренные коренья. Когда явились арестовать сэра Уолтера Рэли[796], на нем был наряд в полмиллиона франков и, в том числе, корсет по последней моде.

Ростовщица Элиза Тюдор[797] роскошью своего белья могла бы поспорить с царицей Савской. Двадцать лет он порхал между супружеским ложем с его чистыми радостями и блудодейною любовью с ее порочными наслаждениями. Вы знаете эту историю Маннингема[798] про то, как одна мещаночка, увидев Дика Бербеджа в «Ричарде Третьем», позвала его погреться к себе в постель, а Шекспир подслушал и, не делая много шума из ничего, прямиком взял корову за рога.

Тут Бербедж является, устраивает стук у врат[799], а Шекспир и отвечает ему из-под одеял мужа-рогоносца: Вильгельм Завоеватель царствует прежде Ричарда Третьего . И милая резвушка миссис Фиттон оседлай и воскликни: О!

[800] и его нежная птичка, леди Пенелопа Рич[801], и холеная светская дама годится актеру, и девки с набережной, пенни за раз.

Кур– ля-Рен. Encore vingt sous. Nous ferons de petites cochonneries. Minette? Tu veux?[802]-Сливки высшего света. И мамаша сэра Вильяма Дэвенанта из Оксфорда[803], у которой для каждого самца чарка винца.

Бык Маллиган, подняв глаза к небу, молитвенно возгласил:

– О, блаженная Маргарита Мария Ксамцускок![804]

– И дочь Генриха-шестиженца[805] и прочие подруги из ближних поместий[806], коих воспел благородный поэт Лаун-Теннисон. Но как вы думаете, что делала все эти двадцать лет бедная Пенелопа в Стратфорде за ромбиками оконных переплетов?

Действуй, действуй[807]

. Содеянное. Вот он, седеющий шатен, прогуливается в розарии ботаника Джерарда на Феттер-лейн[808]. Колокольчик, что голубей ее жилок[809]. Фиалка нежнее ресниц Юноны[810]. Прогуливается. Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. Невдалеке – грязь, пахучий дух похоти, руки лапают белизну.

Бык Маллиган с силою хлопнул по столу Джона Эглинтона.

– Так вы на кого думаете? – спросил он с нажимом.

– Допустим, он – брошенный любовник в сонетах. Брошенный один раз, потом другой. Однако придворная вертихвостка его бросила ради лорда, ради его бесценнаямоялюбовь[811].

Любовь, которая назвать себя не смеет.

– Вы хотите сказать, – вставил Джон бурбон Эглинтон, – что он, как истый англичанин, питал слабость к лордам[812].

У старых стен мелькают молнией юркие ящерицы. В Шарантоне я наблюдал за ними.