Улица Красных Зорь (сборник)

– Ах, оставь, – сказал Юрий Дмитриевич, с беспокойством поглядывая через плечо Григория Алексеевича на дверь. – При чем тут медицинский журнал?.. Ты ведь видишь, я спешу, я занят… у меня гости…

– Юрий, – сказал Григорий Алексеевич, – ты болен… И я обязан… как твой друг… как человек, который любит тебя… и Нину… Я не пущу тебя… и немедленно звоню Буху…

– Я не позволю себя опекать, – крикнул Юрий Дмитриевич так громко, что в груди у него заболело, – я перееду в гостиницу…

– Я не пущу тебя, – сказал Григорий Алексеевич, – хочешь драться со мной… устроить коммунальный скандал…

– Гриша, – сказал Юрий Дмитриевич неожиданно тихо, – пойми, мне надо… пойми… Я спать не буду… Я перед этой девушкой подлость совершил… Может, я и нездоров… Я сам пойду к Буху… Вот закончу дела – и на юг… Отдохнуть надо… Хочешь – вместе поедем…

– Ладно, – сказал Григорий Алексеевич, – что с тобой делать… Только умойся… Посмотри, какой дикий вид у тебя…

– Некогда, – сказал Юрий Дмитриевич. – Они уйдут… Исчезнут…

Он торопливо пригладил волосы, выскочил на лестничную площадку и не стал ждать лифта, бегом пустился вниз. Он пробежал три лестничных пролета и на площадке второго этажа столкнулся с Зиной, едва не сбив ее с ног.

– Простите, – оторопело и обрадованно сказал он, – я вас искал… Как хорошо, что я не поехал лифтом… Какая удача…

Зина посмотрела на него и вдруг наклонилась, прижалась губами к его руке, а затем опустилась и поцеловала его ноги, обе пыльные сандалеты…

– Что вы делаете! – растерянно крикнул Юрий Дмитриевич. – Ради бога, встаньте, ради бога…

Сверху загоготали. Этажом выше свешивались через перила две расплывшиеся физиономии. Юрий Дмитриевич так и не понял, мужские ли, женские ли.

– Эй вы, низкопоклонники, – за руб оближите мне босоножки!

А вторая запела:

– Что случилось, что случилось, кто-то чей-то выбил зуб…

– Вы мерзавцы! – крикнул Юрий Дмитриевич.

– Он ругается, – сказала одна физиономия, – он морщится… По-моему, у него начались желудочные беспорядки…

– Не видишь, он вооруженный ненормальный, – сказала вторая физиономия, – он сейчас петушком закричит, он сейчас гармошкой заплачет…

– Более всего страшись отмщения злодейству людскому, – тихо сказала Зина. – Я виновата перед вами, и перед этими людьми, и перед всеми… Я усомнилась в Господе… Помрачение нашло… Я вам боль причинила и искупить хочу… Я служить вам буду… Я ноги вам мыть буду и пить воду ту…

– Что вы, – сказал Юрий Дмитриевич, – это я перед вами… Вы простите… Пойдемте вниз, я вас домой отвезу.

У подъезда их ждал папа Исай.

– Ну вот, – сказал папа Исай, – вижу я, лица у вас покойные теперь… Красивые у вас теперь лица…

– Я Зину домой отвезу, – сказал Юрий Дмитриевич.

– Хорошо, – сказал папа Исай. – А я на электричку пойду. В лес поеду. На травке полежу, птичек послушаю…

Он снял шляпу, поклонился им, пошел вдоль стены и свернул за угол.

– Вам куда? – спросил Юрий Дмитриевич.

– Мне далеко, – сказала Зина, – на самый край города… Вам беспокойство одно… Лучше уж я к вам приду… Если пол помыть надо или постирать…

– Нет, нет, – сказал Юрий Дмитриевич, – я отдаю в прачечную. А насчет беспокойства не волнуйтесь… Мне это приятно…

Они взяли такси и поехали. Ехали они долго и всё время молчали. Лишь изредка Зина объясняла шоферу дорогу. Наконец они приехали. Это был уже загород. Невдалеке на бугре виднелись остатки какой-то деревеньки с погостом и церквушкой. Окружавшие ее ранее поля ныне были перекопаны траншеями и котлованами, среди которых уже высилось несколько пятиэтажных стандартных коробок. Поля же отступили за речку, болотистый приток большой реки, текущей через город. Слева были полуобвалившиеся стены монастыря, покрытые мхом, а также росшими прямо меж кирпичей и из бойниц веточками. В одной из башен была керосиновая лавка, стояли железные бочки.

– Я здесь живу, – сказала Зина. – Раньше я вон там, в деревеньке жила, но нас снесли и переселили в монастырь.

Они обошли вокруг и вышли к массивным, обитым ржавым железом воротам. Неподалеку среди бурьяна валялся ржавый ствол старинной пушки. В воротах была проделана небольшая калитка из свежеструганых досок, а к калитке кнопками приколота бумажка, на которой коряво печатными буквами значилось: «Просьба форткой не хлопать, полегше стучать».