Улица Полумесяца

– Полагаю, мистер Филдинг говорит о том, что защита одних личностей может обернуться лишением свободы для других личностей. Или что идеи свободы для одних людей у других вызывают идеи запрета, – пояснил он. – Если мы отказываемся разобраться в чьих-то страданиях, потому что они отличны от наших и вызывают чувство неловкости или, что равносильно, приводят нас в смущение, то наше общество нельзя назвать ни либеральным, ни благородным, и, продолжая в нем жить, мы просто постепенно задохнемся до смерти.

– Милостивый боже! – тихо произнес мистер Маршан. – Вы весьма радикальны, сэр.

– Я считаю себя весьма консервативным, – с удивлением возразил суперинтендант. – У меня эта пьеса тоже вызвала глубокое замешательство.

– Но неужели вы полагаете, что ее следует запретить? – быстро спросил Джошуа.

– Я не высказался бы так резко… – нерешительно помедлив, начал Томас.

– Она ниспровергает основы благопристойной семейной жизни, – вставила миссис Маршан, подавшись вперед над своими пышными шелковыми юбками и скрестив на груди руки.

– Она поднимает ценностные вопросы, – поправил ее Филдинг. – Неужели мы не способны взглянуть правде в глаза? Тогда как же сможет развиваться наше общество? Мы никогда не сможем ничему научиться, не сможем улучшить наши обычаи. И более того, мы не сможем понять друг друга, а возможно, и самих себя. – Забыв о своем намерении быть сдержанным, он так увлекся, что все чувства откровенно отразились на его лице. – А если мы опустимся до таких запретов, то едва ли будем достойны величия человеческого бытия, пренебрегая нашими умственными способностями, свободой воли или правом принимать самостоятельные решения.

Кэролайн осознала, что неизбежное продолжение дискуссии принимает ужасный оборот, угрожающий потерей дружеских отношений.

– Все дело в постановке вопроса, – поспешно заявила она.

Джошуа серьезно взглянул на нее.

– Только образ, способный встревожить нас, способен привести к переменам. Рост зачастую проходит болезненно, но остановка в росте может быть гибельной.

– Вы хотите сказать, что все мы умрем раньше или позже? – спросил Ральф.

Его вопрос прозвучал почти небрежно, но во всем его облике чувствовалась напряженность, противоречившая любой внешней небрежности.

– И тем не менее я уверен, что существуют вечные ценности, – заключил он.

Артист выпрямился.

– Безусловно, существуют, – согласился он. – Важно понять их, и это наиболее сложно. Необходимо почаще проветривать святые догматы, или они могут погрязнуть в болоте невежества и злоупотребления. – Он улыбнулся, но глаза его смотрели непреклонно. – Так хорошая хозяйка протирает пыль в доме. Его ведь нужно убирать ежедневно!

Хоуп выглядела озадаченной. Она глянула на подругу и быстро отвела глаза.

Мистер Маршан предложил жене руку.

– Дорогая, думаю, нам пора занять свои места. Мы же не хотим испортить удовольствие другим зрителям, отвлекая их, когда начнется второе действие… – Он повернулся к Кэролайн. – Очень приятно было вновь повидать вас, миссис Филдинг. И познакомиться с вами, мистер Питт, – добавил мужчина, обращаясь к Томасу и Джошуа. – Надеюсь, вам понравится этот вечер.

Через мгновение Маршаны удалились.

Кэролайн сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух из легких.

Филдинг взглянул на нее с усмешкой. Его лицо озарилось выражением сердечной теплоты и мягкой радости, и страхи его жены рассеялись. Ей хотелось заметить ему, как близко он подошел к тому, чтобы смутить и обидеть людей, объяснить, чего они опасались, но ее недовольство уже рассеялось, и она просто улыбнулась ему в ответ.

С затухающим светом люстр вновь поднялся занавес, знаменуя начало второго действия.

Теща Томаса увлеченно смотрела на сцену, где продолжала разворачиваться драма, которая могла закончиться только трагедией.

Сесиль Антрим в образе главной героини стремилась жить такими страстями, какие окружающее ее общество не могло даже понять, не то что позволить. Она попала в ловушку, окруженная людьми, взиравшими на нее с нарастающим беспокойством и страхом.

Муж не хотел разводиться с ней, а она не имела права на развод, и ничто не могло оправдать ее. Она не могла даже никому объяснить причины своих страданий: их никто не смог бы понять.

Не поднимался только вопрос – могла ли она вести себя иначе; а Кэролайн, сопереживая героине, задалась именно этим вопросом. Нет, ей не хотелось стать похожей на героиню Сесиль. Своенравная, с неуправляемыми эмоциями, безрассудная, эта дама позволила себе излишнюю откровенность, тем самым выдав сокровенные мысли всех женщин.

Кэролайн раздражало чувство собственного смущения. Ей хотелось отвернуться, как поступил бы любой, случайно вторгшись в чью-то интимную жизнь. Никто ничего не скажет, обе стороны предпочтут сделать вид, что ничего не произошло. Только так могут поступить воспитанные люди. Существуют вещи, которые никому нельзя видеть, слова, которые никто не должен произносить, а если они вырываются в моменты страсти, то их никто не повторяет. Некоторые стороны интимной жизни должны храниться в тайне.