Улица Полумесяца

Гораздо легче было найти утешение в его руках, чем встретиться с ним взглядом. Кэролайн понимала его ранимость и его силу. Он был очень добрым. Поздно сомневаться в том, приняла ли она правильное решение, выйдя за него замуж, или повела себя глупо и безрассудно. Она могла либо следовать велению сердца, либо отречься от самой себя. Ничто теперь не в силах изменить сделанного в душе выбора.

* * *

Но утром значение цензуры резко увеличилось. Кэролайн поняла это по лицу Джошуа, прежде чем увидела статью в газете.

– В чем дело? – спросила она с нарастающей тревогой. – Что случилось?

Ее муж поднял газету.

– Они сняли пьесу Сесиль! Запретили ее! – Джошуа выглядел потрясенным, пораженным до глубины души; на его щеках проступили красные пятна.

– Как же они посмели? – недоуменно спросила миссис Филдинг. – Ведь лорд-камергер дал разрешение на…

Женщина умолкла. Она не знала тонкостей процесса цензуры, но принцип ее был ясен. Однако что-то в лице Джошуа заставило Кэролайн осечься. Но что?

– Не совсем так, – закусил актер губу. – Он никогда не дал бы разрешения на эту пьесу – ведь она поднимала вопросы, ставившие некоторых людей в неловкое положение. – Он небрежно пожал плечами. – Существуют обходные пути… можно представить сценарий позже и надеяться, черт побери, что его прочтут не слишком внимательно… хотя такой путь редко заканчивается успехом, поскольку цензоры достаточно сообразительны и в случае задержки читают текст с особой въедливостью. А можно, к примеру, показать новую пьесу под названием старой, уже получившей разрешение. Так они и поступили на сей раз…

– Но об этом же могло стать всем известно! – протестующе воскликнула его супруга. – В частности, директору театра!

– Все и знали. Беллмейн такой же увлеченный, как и Сесиль. Он охотно воспользовался этим шансом, сознавая, что, возможно, в итоге придется заплатить штраф. Но это стоило того, чтобы попытаться высказать то, во что ты действительно веришь, поставить вопросы, встряхнуть это мерзкое самодовольное болото! Если б нам удалось расшевелить общественное мнение, мы могли бы добиться реформы разных законов, устаревших и несправедливых, – Филдинг подался немного вперед, и его щеки еще больше покраснели, – и более того, изменить отношение к тому, что является незаконным, избавиться от предрассудков, которые оскорбляют… калечат людские души. Неужели ты не понимаешь, насколько… как они ужасны? Некоторые запреты абсурдны. Ты знаешь, что нам вовсе запретили играть на сцене священников? Даже в благожелательном образе! Как же тогда вскрывать назревшие проблемы?

– И это может изменить отношение к законопроекту лорда Уорринера? – тихо спросила Кэролайн.

– Практически однозначно, – бросил артист с горькой усмешкой. – Тебе хочется, чтобы несчастные и не получающие желаемого обхождения женщины имели право подавать на развод? – На лице его смутно отразились сложные чувства, выраженные кривой и печальной усмешкой, окрашенной странным сомнением.

– Даже не знаю, – честно призналась женщина. – Я никогда даже не задумывалась об этом до того, как посмотрела пьесу. Но, безусловно, это важная проблема. Мне следовало бы задуматься.

Склонившись над столом, муж накрыл ладонью ее руки, едва касаясь их.

– Да, существенно важная. И – да, вероятно, запрет сыграл свою печальную роль. Уорринер вполне мог потерять самообладание. И слишком много его сторонников тоже могли его потерять. Они могли почувствовать, куда дует ветер, и отступить в безопасную тень.

– Как жаль, – тихо произнесла миссис Филдинг и, подняв голову, ободряюще пожала его руку.

Затем, после минутной задумчивости, она подняла руку и завладела оставленной им на столе газетой. Гораздо ниже статьи о закрытии этой пьесы напечатали письмо Оскара Уайльда – красноречивое, остроумное и обличающее, порожденное таким же возмущением, которое испытывал Джошуа. Он отзывался о цензуре как о тирании ума, проповедуемой трусами, которые боятся собственных чувств так же сильно, как и того, что о них могли сказать другие.

– И больше всего меня возмущает, – воскликнул Филдинг, опять поймав пристальный взгляд Кэролайн, – не ограничение того, что я могу или не могу сказать, а то, что я могу или не могу услышать! Какое огромное высокомерие побуждает лорда-камергера полагать, что он имеет право диктовать, должен ли я слышать то, что тот или иной человек думает о проблемах веры или религии? Ведь я мог бы осознать, что согласен с новым проповедником! Откуда вообще появилось понятие богохульства?

– Из Библии, – спокойно ответила его жена. – Много людей сочли бы себя поистине оскорбленными, услышав насмешливые или грубые высказывания о Боге.

– О каком Боге? – спросил актер, пытливо глядя на нее.

На мгновение она растерялась.

– Так о каком Боге? – повторил мужчина. – Твоем? Моем? Викария? Соседа? Любого землянина?