Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки

В этот дом почтальон почти ежедневно приносил письма читателей. Адрес Ольги Берггольц знали многие ленинградцы. В одном из своих довоенных стихотворений, называя улицу Рубинштейна по-старому Троицкой, она писала:

Если ж кто угрюм и одинок,Вот мой адрес — может, пригодится? —Троицкая, семь, квартира тридцать.Постучать. Не действует звонок.

С этим домом связаны самые трагические страницы из жизни поэта. В 1930-х гг. Ольга Берггольц, как и многие ее товарищи по перу, была репрессирована. Сама она вспоминала об этом времени так: «В 1937 году меня исключили из партии, через несколько месяцев арестовали. В 1939-м я была освобождена, полностью реабилитирована и вернулась в пустой наш дом…»[256].

Выйдя из тюрьмы, Берггольц долго не могла прийти в себя, не могла писать стихи, встречаться со знакомыми. Строки же, которые болью изливались из души, опубликованы лишь после ее смерти. Берггольц с горечью вопрошала:

Неужели вправду это было:

На окне решетки, на дверях?..Я забыла б — сердце не забылоЭто унижение и страх.До сих пор неровно и нечетко,Все изодрано, обожжено,Точно на железную решеткуТак о жизнь колотится оно…В этом стуке горестном и темномРазличаю слово я одно:«Помни», — говорит оно мне…Помню!

Рада бы забыть — не суждено…

Тогда в тюрьме она потеряла ребенка, который должен был в скором времени появиться на свет:

Где жду я тебя, желанный сын?!— В тюрьме, в тюрьме!Ты точно далекий огонь, мой сын,В пути, во тьме.человеческое жилье,Очаг тепла.И мать пеленает дитя свое,

Лицом светла.Не я ли это, желанный сын,С тобой, с тобой?Когда мы вернемся, желанный сын,К себе домой?Кругом пустынно, кругом темно,И страх, и ложь,И голубь пророчит за темным окном,Что ты — умрешь…[257]

Жертвами сталинских репрессий стали и другие обитатели этого дома: Вольф Эрлих — друг Сергея Есенина, прекрасный и, к сожалению, полузабытый поэт, расстрелян в 1937 г. по нелепому обвинению. Николай Костарев — революционер, автор крайне популярных в ту пору «Моих китайских дневников», сгинул в лагерях в самом начале 1940-х гг. После неудачной операции в 1940 г. умер блистательный переводчик и неординарный прозаик, поэт Михаил Фроман, первый муж поэтессы Иды Наппельбаум, в 1940-е гг. расстреляли писателя-историка Петра Евстафьева[258].

В доме на улице Рубинштейна О. Берггольц встретила начало Великой Отечественной войны. Она записывает 27/ VI-41 г. в «Блокноте за неделю»: «Сегодня вечером дежурила возле нашего дома. Проверяла, не светит ли где случайно окно, — нет, все в порядке. И вдруг, когда оглядывала дом, так и схватило сердце горячей нежностью к нему, как к живому существу. Не отдам!..

<…> Эти балкончики всегда казались мне дурацкими, но теперь я вижу, что это замечательные балкончики, они устроены с заботой о жильцах, — пусть вылезет и подышит воздухом… После войны я обязательно поставлю на своем балкончике ящик с цветами…

Немцы подошли вплотную к городу. Ленинградцы готовились к уличным боям. В домах устанавливались „огневые точки“. Был установлен пулемет и в этот доме, в комнате, где до войны Костя, страстный филателист, показывал нам тысячи редчайших марок всех стран мира, с красивейшими пейзажами, цветами и зверьми. С изображениями целых событий, городов, стран… В тот день, когда комната, где мы разглядывали тысячи маленьких изображений мира, была превращена в дот, для того, чтобы стрелять отсюда по немцу, который мог, на самом деле мог, подойти сюда, к нашему Пролетарскому переулку, — я ощутила с необычайной остротой, что действительно в мире произошло что-то непоправимое, и это надолго…»[259].

В ноябре 1943 г. сделана такая запись: «Мой дом, жилой объект № 7 по ул. Рубинштейна, до сих пор не пострадал. <…> В нем целы даже все стекла. Инженеры уверяют, будто бы это оттого, что дом не трясется, а „вибрирует“»[260].

В. Эрлих

Ольга Берггольц оставила этот дом, когда переселилась в Дом радио в декабре 1941 г. Ее стихи, звучавшие по радио, имели для зажатого в тиски блокады, сражавшегося Ленинграда такое же огромное значение, как и выступления В.В. Вишневского, Н.С. Тихонова, А.А. Прокофьева.

Особенной популярностью у жителей блокадного Ленинграда пользовались стихи, адресованные «соседке» «Дарье Власьевне» — «тете Даше»: