Улица вечерних услад

– Видишь, сколько кругом жизни, Лоб. Видишь? Сегодня она печальна. Ну и что? А завтра выглянет солнце. И все будет совсем по-другому. Переключись, Костя. Когда-нибудь тебе эта история покажется такой глупой. И уже любя другую женщину. Ты подумаешь, зачем я портил там много нервов из-за какой-то детской любви. А потом, прощаясь уже с новой подругой. Ты обязательно вспомни, что ты уже так когда-то прощался. И боль та же. И горечь та же. И прошло время – и прошла боль. И горечь тоже. Так стоит ли терпеть новую боль и новую горечь? если они обязательно пройдут. Научись переживать боль единожды, Костя. Повторение боли – это уже не боль. Это привычка. Избавься от нее. И больше не болей. Хорошо?

– Я постараюсь, Вера, – и я до боли сжал руку Веры.

Как ни странно. Но я, действительно, быстро избавился от этой болезни. И Оля меня скоро перестала интересовать. Разве что иногда. Когда я проводил пальцев по своим губам. Мне становилось трудно дышать. Вот, пожалуй, и все. И все чаще я удивлялся, что мог в ней найти. И Олю это явно задевало. Все свои умные реплики она говорила нарочито громко. И при этом косилась на меня. И наверняка с наслаждением думала, что нет предела моим страданьям. И пыталась на моем лице прочесть муки неразделенной любви. Но ничего подобного на моем лице не прочитывалось. Разве что скука и лень.

– Лобов, – как-то обратилась она ко мне, встряхнув своей длинной косой. – А те цветы, Лобов. Ну, помнишь? Помятые такие. Которые ты мне подбросил под дверь…

Я на нее недоуменно таращился.

– Не притворяйся, Лобов. Я их сразу же выкинула. Странные такие цветы. Я раньше таких не видела. Почему-то зеленые. Где ты их откопал? Ведь цветы не бывают зелеными.

– Удивительно, – начал я сквозь зевоту. – Ты любишь экзистенциализм. И не веришь в зеленые цветы.

– Ты о чем, Лоб? – не поняла меня Оля. – Зеленые цветы – очередная выдумка твоей неугомонной недоучки мачехи?

Упоминание Веры, особенно в устах Оли, меня окончательно взбесило. Я подскочил, как ошпаренный. И со всей силы дернул ее за косу. Она завизжала:

– Пьянов!?!

Пьянов тут как тут прибыл. Я сжал кулаки. Но со мной никто не собирался драться. Пьянов смерил меня презрительным взглядом:

– Мстишь, Лоб?

Я хотел было спросить: «За что? «Но вовремя сообразил, что лучше всего промолчать. Попробуй теперь докажи, что ты не осел. И что она первая ко мне приставала. Что мстила за равнодушие она, а не я. Но я уже отлично понял. Что до окончания школы за мной будет стоять клеймо безутешной неразделенной любви к Оле. А, возможно, и до конца жизни. Будут встречать меня однажды и сочувственно говорить: «А помнишь, как горячо ты любил Ольгу? «Ведь о жизненной философией Веры мало кто знаком. И мало кто может ей научиться. Всем почему – то кажется, что в жизни все случается один раз. Даже если случается десятый и сотый. И каждый раз – это должно быть или счастьем или трагедией. А не просто эпизодом жизни, которых у нее в запасе миллионы. И все почему-то считают, что при атом надо рвать на себе рубашку. Или лезть на стену. А не просто принять этот маленький эпизод твоей жизни. Принять. Пережить. И с улыбкой расстаться. И мысленно поблагодарить жизнь, что она тебя не выделяет. Но и не обделяет тоже.

Но у Веры оказался единственный способный ученик. Это я. Даже Кит почему-то не стал ее учеником. Почему – это для меня оставалось загадкой. Он как-то осунулся за последнее время. И все реже стал бывать в нашем доме. Встречались мы с ним в основном в школе. И обменивались незначительными репликами. Я как-то пытался с ним заговорить. Но у меня ничего не получилось.

И я успокоил себя на мысли. Если бы что-то и произошло у Кита. Он непременно бы мне растрепался. Значит, это просто усталость, занятия, дела, которыми нас нагружали в последнем классе все больше и больше.

В общем, эта осень прошла довольно мирно. И довольно счастливо. В общим – я был доволен. Потому что в нашем доме по-прежнему жила Вера.

И наступила зима. Мы с Верой часто катались на санках, к которым я не притрагивался вот уже лет пять. И играли в снежки. И лепили снежную бабу. И она почему-то всегда очень походила на Веру. И я знал, что наступит весна и снеговик непременно растает.

– А ты, Вера? – со страхом спрашивал я у нее.

– Даже если и так, – смеялись Вера, – ты дождешься следующей зимы. И вновь меня слепишь. Главное научись ждать. И главное – без боли.

Очень часто с нами бесился отец. И на его щеках с тех пор постоянно играл румянец. Словно мороз оставил на его лице свои следы навсегда. И все-таки нашему счастью приходил конец. Но я это пока не чувствовал. И только теперь понял, что это остро ощущала Вера. Она стала более сдержанной. И мне все чаще казалось, что в ее глазах прочитывалась скука. И я невольно вспоминал ее слова о необходимости менять людей, вещи, города и даже планеты. И от этих мыслей мне становилось не по себе. И как-то днем раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Приятный, даже слишком приятный голос вежливо попросил Наташу.