Улица

— Его никак нельзя сейчас беспокоить, — сказала мама. — Он в отчаянии. На него сегодня не нашло вдохновение.

— Как же, как же. Беда в том, что и я кое-чего не нашел в своем кармане.

— Вчера он мне прочел главу из своей книги. Такая красивая книга, просто плакать хочется. — И мама рассказала папе, что Ф. Дж. Кугельман, монреальский корреспондент «Джуиш дейли форвард», прочел книгу Мервина. — Так вот, он сказал, что Мервин — очень серьезный писатель.

— Имел я в виду твоего Кугельмана. Если Мервин такой замечательный писатель, пусть выпишет мне чек, а не тянет с квартплатой. Вот этот чек я бы почитал — такое чтение мне по душе.

— Подожди еще неделю. Ему, я уверена, придет какой-нибудь перевод.

Папа подождал еще неделю — отсчитывал дни.

— Всего три дня до дня «В», — говорил он. — Ну как, нашему гению что-нибудь прислали?

Но ничего, решительно ничего Мервину не присылали. По правде говоря, он втихомолку занял у мамы деньги на марки — переправить роман нью-йоркскому издателю.

— Один день до дня «В», — сказал папа. А потом, осердившись оттого, что никто так и не полюбопытствовал, что означает день «В», добавил: — День «В» — это день выселения.

В пятницу мама испекла большущий картофельный кугл. Но папа — он пришел домой в отличном расположении духа — первым делом спросил:

— А где Мервин?

— Поужинай прежде. Что за спешка?

Мервин только что не вполз в кухню.

— Я вам нужен? — спросил он.

Папа шваркнул на стол журнал «Либерти». Открыл его на странице, где начинался рассказ под названием «Пупсик для пастора».

— Мел Кейн-младший, — прочел он, — это ведь твое литературное прозвище?

— Его nom de plume[120], — сказала мама.

— Так значит, это твой рассказ. — Отец хлопнул Мервина по спине. — Чего ж ты мне не сказал, что ты писатель? Я-то думал, что ты… словом, что ты, ну этот, как его, голубок. Ну, ты понимаешь. Из этих, из патлатых.

— Дай мне журнал, — сказала мама.

Папа, не глядя на маму, передал ей журнал.

— Ты что, все это прямо из головы написал?

Мервин кивнул. Ухмыльнулся. Однако заметил, что мама сердится.

— Рассказец — первый сорт, — сказал папа. И, рассиявшись в улыбке, обратился к маме: — А я-то думал, что он паразит. Короче, поэт. А он — писатель. Ну что ты на это скажешь? — Папа закатился смехом — он просто-таки захлебывался от восторга. — Прошу прощения, — сказал он и пошел мыть руки.

— Возьмите ваш рассказ, Мервин, — сказала мама. — Я, пожалуй, не стану его читать.

Мервин опустил голову.

— Мам, ты пойми, Мервин вынужден писать такие штуки. Для денег. Есть-то ему нужно.

Мама задумалась, но ненадолго.

— В таком случае я дам вам совет, — сказала она Мервину. — Не нужно ему говорить, ради чего вы… ну, вы меня понимаете.

— Разумеется.

— Мистер Кейн, а как называется твой роман?

— «Жиды пархатые».

— Ты что, сдурел?

— Это же ирония, — сказала мама.

— Ишь ты. Ну да.

— Я хочу швырнуть эту гнусную клевету в их гнусные рожи, — сказал Мервин.

— Ну да. Как же, как же.

Папа решил повести Мервина к Танскому — познакомить его со своими приятелями.

— Да ты там за один вечер, — сказал папа, — наберешь столько материала — на целую книгу хватит.

— Думаю, Мервину с ними будет неинтересно.

Мервина, как я заметил, мамины слова огорчили. Но идти против ее воли он не посмел. Вспомнив одно его высказывание, я вмешался в разговор:

— Художнику может пригодиться любой опыт.

— Верно, — сказала мама, — я как-то об этом не подумала.

В итоге папа, Мервин и я отправились к Танскому. Папа показал «Либерти» засегдатаям Танского. Пока Мервин прикуривал одну сигарету от другой, кашлял, глупо ухмылялся, снова кашлял, папа расписывал завсегдатаям, какой он многообещающий писатель.

— Если он такой большой писатель, чего ради ему жить на нашей улице?

Папа объяснил, что Мервин только что окончил свой первый роман.

— Когда роман выйдет, — сказал папа, — этот мальчик будет играть в команде Высшей лиги.

Завсегдатаи оглядели Мервина с ног до головы. Его костюм лоснился.

— Да будет вам известно, — сказал Мервин, — даже в лучшие времена художнику непросто заработать на жизнь. Общество по своей природе враждебно художнику.

— Ну и что, один ты, что ли, такой? Я вот слесарь. Общество ко мне не враждебно, но у меня такие же трудности. Слышь, заработать на жизнь всем трудно.

— Вы не понимаете. — Мервин чуть попятился. — Я восстал против общества.

Танский ушел за стойку — Мервин ему не понравился.

— Горький — вот писатель. Не то что этот парень…

К Мервину, раздвинув окруживших его завсегдатаев, подошел отец Молли.

— Ты и вправду написал роман? — спросил он.

— Сейчас его роман читает один большой издатель в Нью-Йорке, — сказал папа.

— Ты не забывай, — сказал Такифман. — О евреях надо писать только хорошее.

Шапиро подмигнул Мервину. Завсегдатаи заулыбались, одни — сконфуженно, другие — ободряюще: они верили в Мервина. Мервин ответил им не без пафоса.

— Я твердо уверен, — сказал он, — что пойдет время и у нашего народа будут основания гордиться мной.

Сегал поставил Мервину угощение — пепси и бутерброд.

— И полгода не пройдет, — сказал Сегал, — а я буду хвастать, что знал тебя, еще когда…