Улицы гнева

Все было предусмотрено в этой клятве. Нина переписывала ее снова и снова. Глядя на жену, всегда замороченную домашними делами, а теперь всерьез занятую этим необычным делом, Костя и сам проникался особенной торжественностью. Великое дело — присяга. Она связывает людей и на жизнь, и на смерть.

Хотелось об этом рассказать человеку, сидящему за сапожным верстаком. Взволнуют ли его эти слова?

Скучный длинноносый сапожник слишком уж долго вертел в руках стоптанные ребячьи башмаки. Как ни голодно, как ни туго бывает в семействе, а ребятишкам море по колено. Гоняют с утра до ночи на улице, играют в войну, в красных и немцев, придут домой синие-пресиние, а кормить их нечем. Шинка недавно выменяла на новые туфли ведро картошки, нацедила постного масла из старых бабкиных запасов, нарезала мелко лук — и вот весь обед.

Рудой оглядел незатейливую обстановку. Двухспальная кровать с шариками, квадратный, тоже старомодный, стол с пухлыми ножками под голубой скатертью, буфет с резными створками. Окна маленькие, с ватной прокладкой на зиму, на полу — полосатое рядно, на стенах — солдаты и мужики из дальней и ближней, видать, весьма многочисленной родии хозяина.

— Что же вы хотите? — спросил сапожник. — Больно уж слабовата обувка. Перетяжки требует. Подметки-то некуда лепить, сами видите.

— Ну что ж, перетяжка так перетяжка, — согласился Рудой, удивляясь тому, какое течение приняла беседа с первых минут. — Сколько же возьмете?

— Коли денег жалко, можно сменять, — ответил сапожник.

— Менять-то не на что, товарищ... товарищ дорогой... — Рудой поймал на себе ястребиный взгляд сидящего. — Может, на карбованцах сойдемся, тогда будем сватами, чин чинарем.

— Три десятки, — сказал сапожник. — Сам пойми, меньше никак не могу. Знаешь, сколь управа денег за патент берет? У них финотдел работает не хуже, чем при той власти, будь она неладна! Где какая щелочка, там и они, проклятущие... А, к примеру, материал. Добро, что итальянцы еще ходят по земле да от румын кой-когда перепадает. А то бы вовсе погибель на нашего брата сапожника.

Рудой вспотел... Не иначе как приснилась ему та встреча с губастым Бреусом.

— А что итальянцы? — едва нашелся Рудой.

— А что итальянцы! Торгуют почем зря. Когда кусок кожи, а когда пару новеньких оторвешь. А то ведь на резине строчим. Дорого? Ладно, за четвертную сделаю. Приходи послезавтра. — И он снова стал внимательно изучать принесенную Рудым обувь.

Рудой понял, что ошибся.

— У вас тут есть еще сапожники? — спросил он.

— Чуть не весь квартал сапожничает, — весело ответил хозяин. — А что, дороговато? Хочешь к другому перейти? Воля ваша, только лучше меня вряд ли кто сделает. Же-на-а! — позвал он.

— Чего? — откликнулся женский голос.

— Покажи-ка желтую пару для фрейлейн.

В комнату вошла женщина, на вид чуть постарше мужа, в домашней просторной одежде. В руках у нее были новенькие дамские туфли.

— Во, гляди, — хозяин взял в руки туфли. — Приклад смотри какой. Жамша, гляди, настоящая желтая жамша.

Услышав эту «жамшу», Рудой окончательно понял, что сунулся не туда, что не может этот человек с речью и повадкой дошлого ремесленника быть причастным к подполью. И он решился на крайность:

— Скажите, милейший, фамилия Бреус вам не знакома?

— Бреус? — переспросил сапожник. — Это что же, из немцев?

— Может, и из немцев, не знаю. Но пожалуй, русский человек.

Сапожник покачал головой:

— Нет, не знаю такого. Ни из русских, ни из украинцев, ни из немцев. На этой улице такой не проживает. Это я вам точно говорю: всех потому наперечет знаю. Раньше на Покотиловке мы помещались. А тут уже двадцать лет, считан, с одна тысяча девятьсот двадцатого. Это еще батя строил. Крепкий был мужичок, мыловаренное дело держал. А нынче, гляди, за куском мыла побираемся.

— Ну что ж... прощевайте, — сказал Рудой, вздохнув. — Куда же ты ботиночки-то уносишь? — засуетился сапожник, увидев, что посетитель заворачивает обувь в тряпочку.

— Авось подешевле найду мастера. Больно уж ты знаменитый сапожник. А мне поплоше бы надо.

В прихожей послышались голоса, и в комнату ввалились трое. Один из них был Байдара — его Рудой узнал тотчас. Все были навеселе.

— Ну что, сосед? — спросил начбиржи — Готово?

— Готово, господин Байдара, одну минуточку. — Сапожник, вскочивший при появлении гостей, бросился за дверь и вынес дамские туфли желтой «жамши».

— Сказано — сделано, господин Байдара, — заговорил сапожник. — Иначе не можно. Коль обещал — выполню. Будет носить ваша донька и меня вспоминать, слово чести.

— Донька не донька, а хтось носить буде, — засмеялся Байдара, снимая шапку и вытирая нот с лоснящегося лба. — Работа, ничего не скажешь, приличная. Никогда не думал, что из литейщика такой сапожник получится. Все ведь на заводе, в окалине. Да с начальством в кровь сшибался, думаешь, не знаю? Я, что надо видеть, то видел. Зайдешь ко мне на биржу. Там расплачусь и насчет того поговорим.

— Расплаты никакой, господин Байдара. Что ж до того — буду премного благодарен. Финотдел задавил, поверите?

— Сделаем. Украинскому человеку всегда поможем. Да еще соседу. Прощевай, брат.