Улицы гнева

Однажды он рассказал ей о себе. Широко раскрыв глаза, Марта слушала исповедь человека, прошедшего за короткий срок три войны: сражался в Испании, замерзал в снегах Финляндии, отступал под Брестом и Витебском.

Марта вышла к свекрови и вскоре возвратилась. Она по-женски, по-своему поняла состояние Петра Захаровича. Мужик грустит — надо успокоить. Петр Захарович с ухмылкой принял угощение, закусил кислой капустой, сдобренной каким-то маслом. Он помрачнел. Потом вдруг спросил:

— Эти-то родичи знают про меня?

— Schwiegormutter? — Она спохватилась, перевела: — Свекровь?

— Да, швигермуттер. Не осуждает?

Марта покачала головой:

— Нет. Жизнь у меня была несладкой. Они знают. Сочувствовали.

— Что же было?

— Пил он сильно.

Петру Захаровичу стало неловко, что вмешался в потаенное и не очень счастливое прошлое женщины. Ведь он хотел только перевести разговор на другую тему и сделал это не очень деликатно.

— Прости меня, Марточка...

— За что же, Петре Захарович? Ведь это жизнь. Женщины еще не такое выносят и терпят.

— И ты терпела?

— Терпела. Что же я, не баба, что ли? «Баба! — хотелось крикнуть Петру Захаровичу. — Баба ты настоящая, каких мужики до смерти любят за смелость, за беззаветную верность в любви, за открытость души, за простоту и нерастраченность чувств. И вместе с тем ты необыкновенная женщина, нисколько не похожая на многих. Потому-то, видать, я и доверился тебе...» Но вслух сказал:

— Ты не очень прислушивайся к тому, что говорю. Это я так... для поддержки теплой беседы.

В ее глазах не гасли искорки смеха, она, казалось, была наполнена радостью жизни, над которой не властны ни пушки, ни гестапо.

Вскоре он поделился с ней своими планами.

Был зимний день, первый снежок припорошил землю, на площади висел казненный. Говорят, бывший замдиректора завода. Петр Захарович все видел. В городе, выходит, нету силы, чтобы мстить оккупантам. Надо такую силу создать. Отсиживаться дальше нельзя. Надо действовать. Бороться. Пора.

— Что значит «отсиживаться»? И как бороться? У нас только и оружия что ваши усы... — Марта прижалась к нему.

— Deutsch. — В голосе Петра Захаровича она уловила незнакомую твердость.

Марта улыбнулась, глаза ее понимающе сузились.

— О, вы умеете по-немецки?

— Ты лучше.

Она поняла его. Она давно была готова к этому. Еще в те дни, когда город впервые услышал немецкие «ахтунг» и «хальт». Но она твердо решила не связываться до поры с соотечественниками, хотя понимала, что не так-то просто будет отделаться от притязаний фатерланда. Марта никогда не предполагала, что Германия, далекая Германия, которую она знала только по картинкам о похождениях Буша да мотиву «Ах, майн либер Августин», так неожиданно и грозно приблизится и предъявит на нее права. Тогда, в немецкой комендатуре, она впервые в жизни разговаривала с настоящими немцами из сегодняшней Германии и, блистая поистине совершенным знанием языка, испытывала чувство страха и вместе с тем болезненного любопытства. Какие они, ее далекие сородичи? Что общего между ними и Мартой? Не кликнет ли голос крови, о котором ей толковали офицеры, наперебой стараясь завладеть вниманием хорошенькой немки?

Голос крови молчал. Наоборот, все ее существо восставало против завоевателей, распоряжавшихся в родном городе как хозяева. Она уже читала про Гитлера и фашизм в Германии, про погромы и зверства отрядов «Стального шлема». — Потом появились сообщения о злодеяниях, творимых эсэсовцами в Варшаве, Львове и других оккупированных городах. Когда она отказалась сотрудничать с немецкой администрацией, офицеры, не скрывая раздражения, грубо прогнали ее. Она охотно ушла, мысленно беседуя со своим старшеньким, мучимым одним и тем же: «Русские ли мы, мама?» — «Русские, сынок, русские! Советские! Нам не придется краснеть ни перед соседями, что поторопились отрешиться от нас, ни перед погибшим отцом твоим, ни перед дедом — кузнецом-коммунистом Карлом Ивановичем».

Марта отлично помнит отца, высокого, широкоплечего, с синей прожилкой на правом виске, помнит его жилистые руки со вздутыми венами, и рыжие усы, и веснушки... Отец плохо говорил по-русски. Кайзеровский солдат, он попал в плен и остался в России. Участвовал в гражданской войне. Женился на немке-колонистке со станции Пришиб под Молочанском.

Запорожье, Запорожье... Как полюбила Марта твои просторы, летние ароматные степи, Днепр, духовитые балки, в которых словно навечно застыл зной, напоенный запахами чебреца и душицы, грозы с электрическими разрядами-молниями, ударяющими в сырую землю, буйство садов на Мелитопольщине, благодатную Хортицу и знаменитый Ненасытен, которому суждено было в тридцатом году навечно уйти под воду. Днепрогэс! Марта закончила немецкую семилетку, язык отлично постигла, с отцом все «deutsch» и «deutsch».

Замуж выскочила рано, была она видная, пышная. Понравился ей старшина из воинской части. Приезжал на станцию, в пакгаузы. Заходил вечерами в клуб, играл на баяне и присматривался к девчонке с толстой косой. Вскоре сыграли свадьбу.