Уловка-22

Эскадрилья подвергла доктора остракизму. Люди всячески оскверняли память покойного, ибо он дал повод полковнику Кэткарту увеличить норму боевых вылетов. Документы, свидетельствовавшие о факте его смерти, размножались, как насекомые: один документ подтверждался другим, не оставляя места никаким сомнениям. Доктору перестали выплачивать жалованье и сняли его с довольствия. Теперь он существовал только за счет благотворительности сержанта Таусера да Милоу, хотя оба они знали, что он погиб.

Полковник Кэткарт отказывался принимать доктора, а подполковник Корн сообщил майору Дэнби, что, если доктор Дейника посмеет появиться в штабе полка, он кремирует его на месте. Майор Дэнби сделал вывод, что штаб полка зол на всех военных врачей из‑за доктора Стаббса — лохматого, брудастого, неряшливого человека, — врача из эскадрильи Данбэра. Стаббс сознательно, с явным вызовом заварил кашу, под разными предлогами освобождая от полетов тех, кто выполнил шестьдесят боевых заданий. Штаб полка с негодованием отверг решения Стаббса и приказал вернуть к исполнению боевых обязанностей обескураженных пилотов, бомбардиров, штурманов и стрелков. Боевой дух эскадрильи катастрофически падал, а Данбэр оказался под подозрением у начальства. В штабе полка были рады гибели доктора Дейники и не собирались просить ему замену.

При такой обстановке даже капеллан не мог вернуть доктора Дейнику в категорию живых. Вначале доктор был встревожен, но постепенно сдался и все больше и больше становился похож на больного грызуна. Мешочки под его глазами почернели и обвисли. Неприкаянный, словно привидение, слонялся он по лагерю. Даже капитан Флюм отпрянул от него, когда доктор, разыскав его в лесу, попросил о помощи. Жестокие Гэс и Уэс прогнали его из санчасти, даже не измерив ему температуры. И тогда, только тогда доктор Дейника наконец понял, что он — всамделишный мертвец и что, если он хочет спасти свою шкуру, нужно что‑то срочно предпринять.

Кроме, как к жене, обращаться ему было не к кому. Он нацарапал ей пылкое послание, заклиная супругу обратить внимание военного министерства на его судьбу. Он умолял ее немедленно списаться с командиром полка полковником Кэткартом, чтобы получить от него заверение в том, что, вопреки ложным слухам, ее муж, доктор Дейника, жив и это именно он обращается к ней, а не труп и не самозванец. Миссис Дейника была потрясена, получив такое послание. Ее терзали угрызения совести, и она была почти готова поверить, что муж жив, но в тот же день пришло еще одно письмо — от самого полковника Кэткарта, командира полка, в котором служил ее супруг. Письмо начиналось следующими словами:

«Дорогая миссис, мистер, мисс или мистер и миссис Дейники! Нет слов, чтобы выразить мое глубокое личное горе в связи с тем, что ваш муж, сын, отец или брат убит, ранен или пропал без вести».

Миссис Дейника подхватила своих детей и переехала в город Лансинг (штат Мичиган), даже не оставив своего нового адреса.

32. Йо‑Йо и его соседи

Йоссариану было тепло, хотя наступили холода и низкие, похожие на китов тучи бесконечной чередой потянулись по тусклому грифельно‑серому небу. Вот так же два месяца наэад, в день вторжения в Южную Францию, тянулись, гудя, темные железные стаи бомбардировщиков дальнего действия Б—17 и Б—24, поднявшиеся с авиабаз в Италии.

Погожие деньки миновали. Легких заданий больше не перепадало. Хлестал колючий дождь, стлался густой промозглый туман, пилоты летали примерно раз в неделю, когда небо прояснялось. По ночам завывал ветер. Сучковатые, низкорослые деревья скрипели и стонали, и каждое утро, еще в полусне слыша эти звуки, Йоссариан неизбежно возвращался мыслью к костлявым ногам Малыша Сэмпсона. А еще Йоссариана неотвязно преследовало воспоминание о том, как в хвостовом отсеке самолета жалобно скулил коченеющий Сноуден. По ночам, пытаясь уснуть, Йоссариан мысленно разворачивал свиток с именами всех известных ему мужчин, женщин и детей, ушедших из жизни. Он пытался припомнить всех солдат и воскресить в памяти стариков из своего детства — теток, дядей, соседей, родителей, бабушек и дедушек, своих собственных и чужих, и даже этих жалких, суетливых торговцев, которые на рассвете открывали свои пыльные лавчонки и как идиоты крутились до полуночи за прилавком. Все они тоже умерли. Казалось, число покойников все увеличивается, а немцы воюют и воюют. Теперь он остро, как никогда, почувствовал, что смерть необратима: из смерти нет пути назад, в жизнь, и ему стало казаться, что он вот‑вот тронется умом.