Уловка-22

— Но ведь должна быть какая-то причина, — настаивал Йоссариан. — Не могли же они просто так ворваться и выгнать всех на улицу!

— Без всякой причины, — всхлипывала старуха, — без всякой причины.

— Какое они имели право?

— „Уловка двадцать два“.

— Что? — Йоссариан оцепенел от страха, и по телу его пробежал холодок. — Что вы сказали?

— „Уловка двадцать два“, — повторила старуха, мотая головой. — „Уловка двадцать два“. Она позволяет им делать все, что они хотят, и мы не в силах им помешать.

— О чем вы, черт побери, толкуете? — растерявшись, яростно заорал на нее Йоссариан. — Да откуда вы знаете, что на свете существует „уловка двадцать два“?

— Солдаты с дубинками в твердых белых шляпах только и твердили „уловка двадцать два“, „уловка двадцать два“.

— А они вам ее показывали, эту „уловку“? — спросил Йоссариан. — Почему вы не заставили их прочитать вам текст этой „уловки“?

— Они не обязаны показывать нам „уловку двадцать два“, — ответила старуха. — Закон гласит, что они не обязаны этого делать.

— Какой еще закон?

— „Уловка двадцать два“.

— О, будь я проклят! — с горечью воскликнул Йоссариан. — Опять этот заколдованный круг! — Йоссариан остановился и печально огляделся. — А где же старик?

— Ушел, — замогильным тоном сказала старуха.

— Ушел?

— Ушел в лучший мир, — сказала старуха и тыльной стороной ладони коснулась лба. — Вот здесь у него что-то сломалось. Он то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство.

Йоссариан повернулся и побрел по квартире. С мрачным любопытством он заглядывал в каждую комнату. Вся стеклянная утварь была разбита вдребезги людьми с дубинками. Портьеры содраны, постели свалены на пол. Стулья, столы и туалетные столики опрокинуты. Все, что можно сломать — сломано. Разгром был полный. Никакая орда вандалов не могла бы учинить большего разорения. Все окна были разбиты, и тьма чернильными облаками вливалась в каждую комнату сквозь высаженные рамы. Йоссариан ясно представлял себе тяжелую, всесокрушающую поступь высоких парней в белых шлемах — военных полицейских. Он представлял себе разнузданное зловещее веселье, с каким они громили все вокруг, их лицемерное, не ведающее пощады сознание своей правоты и преданности долгу. Бедные девочки — они все пропали. Осталась только плачущая старуха в выглядывавших один из-под другого мешковатых коричневом и сером свитерах и черной головной шали. Но скоро и она пропадет.

— Пропали… — горевала она, когда он вернулся. — Кто теперь меня приютит?

Йоссариан пропустил этот вопрос мимо ушей.

— У Нейтли была подружка, о ней что-нибудь известно?

— Пропала.

— Это мне известно. Но что о ней слышно? Кто-нибудь знает, куда она девалась?

— Пропала.

— А ее сестренка, что с ней случилось?

— Пропала, — монотонно твердила старуха.

— Вы понимаете, о чем я говорю? — резко спросил Йоссариан, глядя старухе прямо в глаза, чтобы убедиться, не бредит ли она. Он повысил голое: — Что случилось с сестренкой, с маленькой девочкой?

— Пропала, и она пропала, — сердито ответила старуха. Она стала подвывать громче. — Выгнали с остальными вместе. Выгнали на улицу. Даже не дали ей надеть пальто.

— Куда она ушла?

— Не знаю, не знаю.

— Кто же о ней позаботится?

— А кто позаботится обо мне?

— Ведь, кроме вас, она никого не знает?

— А кто присмотрит за мной?

Йоссариан бросил старухе в подол деньги — удивительно, как часто люди, оставив деньги, думают, что тем самым они исправили зло! — и вышел на лестничную площадку. Спускаясь по ступенькам, он поносил на чем свет стоит „уловку двадцать два“, хотя знал, что таковой нет и в помине. „Уловка двадцать два“ вообще не существовала в природе. Он-то в этом не сомневался, но что толку? Беда была в том, что, по всеобщему мнению, этот закон существовал. А ведь „уловку двадцать два“ нельзя было ни потрогать, ни прочесть, и, стало быть, ее нельзя было осмеять, опровергнуть, осудить, раскритиковать, атаковать, подправить, ненавидеть, обругать, оплевать, разорвать в клочья, растоптать или просто сжечь.

На улице было холодно и темно, тусклый промозглый туман колыхался в воздухе и сочился по шершавой облицовке каменных домов, по пьедесталам памятников. Йоссариан поспешил к Милоу, чтобы покаяться и отречься от заблуждений. Он сказал, что просит извинения, и, сознавая, что лжет, пообещал сделать столько боевых вылетов, сколько пожелает полковник Кэткарт, если только Милоу использует все свое влияние в Риме, чтобы установить местопребывание сестренки нейтлевой девицы.

— Ей всего двенадцать лет, она же еще ребенок, Милоу, — взволнованно объяснил Йоссариан. — Мне хочется отыскать ее, пока не поздно.

Тот встретил его просьбу милостивой улыбкой.

— У меня как раз есть то, что тебе надо, — двенадцатилетняя девственница, совсем еще ребенок, — объявил он бодро. — Правда, на самом деле этому ребенку всего лишь тридцать четыре, но строгие родители держат свою дочь на диете с низким содержанием протеина. И вообще…