Ультиматум Борна

Что это? На него смотрело почти скрытое тенью лицо, точно такое же, как и два предыдущих! Фигура покачнулась, вышла из тени на обочину тротуара и подняла на Панова мутные, налитые вином глаза. Старик в рваной одежде (Господи, сколько ему лет?) едва мог двигаться. И он смотрел на него! В воображении Панова предстал целый город, наполненный только вот такими бродягами, бедность и психическое состояние которых вытолкнули их на улицу. Что он может сделать для них? Разве что обратиться по своим профессиональным каналам к этой бесчувственной администрации Вашингтона… Еще один, вон там! В углублении между двумя железными ночными жалюзи на витринах магазинов стоял еще один бродяга и тоже смотрел на него! Хватит, сколько можно! Ты уже начинаешь терять над собой контроль… Это просто бродяга, нищий. Иди вперед, ты можешь выбиться из графика. Выдерживать его — вот твоя основная задача… Переходи на другую сторону улицы… Иди вперед!

Тусклый лунный свет падал на две приближающиеся с разных сторон перекрещивающихся улиц к Смитсоновскому мемориалу мужские фигуры, искажая их действительный рост и делая их похожими на карликов. Подойдя вплотную друг к другу, мужчины молча прошли к ближайшей скамейке. Конклин сразу же устало опустился на скамью, тяжело оперевшись о трость. Панов остался стоять, беспокойно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, как будто ожидая чего-то, о чем он сам не имел не малейшего представления. Было 3:23, стояло предрассветное утро, и единственными звуками в ночи было заунывное стрекотание сверчков в кустах и шелест летнего бриза в листве. Наконец Панов решился присесть.

— Все прошло спокойно? — спросил Конклин.

— Не знаю, — ответил психиатр. — Я чувствую себя опять не в своей тарелке, так же как и в Гонконге, только там мы знали, куда мы идем и кого можем встретить. По-моему, ты и твои приятели немного спятили.

— Ты сам себе противоречишь, Мо, — сказал Алекс, улыбнувшись. — Раньше мне ты говорил, что я излечен.

— А, это… Тогда у тебя было небольшое обострение маниакально-депрессивного состояния, близкого к шизофрении. Но то, что мы делаем сегодня — это же идиотизм! Сейчас около четырех утра. Люди, если только они не идиоты, не затевают ничего в такой ранний час.

Алекс внимательно посмотрел на лицо Панова, освещенного отражениями лучей прожекторов, подсвечивающих массивные фигуры мемориала.

— Ты сказал, что не знаешь, все ли было в порядке. Что это значит?

— Трудно сказать, Алекс. Многие мои пациенты часто грезят наяву, представляя себе различные неприятные для них образы, фигуры людей, для вымещения на них собственной паники, оправдания внутреннего страха.

— Черт возьми, Мо. Ты не можешь выражаться яснее?

— Форма перенесения внутренних переживаний…

— Хватит, Мо, — прервал психиатра Конклин. — Что случилось? Что ты там видел?

— Фигуры людей… в изношенной, рваной одежде, медленно, болезненно, с трудом передвигающиеся. Не так, как ты, Алекс, не по причине ран, а из-за возраста. Старые оборванцы, прячущиеся в темных углах и подъездах домов. Я видел их пять или шесть раз, пока шел от своего дома сюда. Два раза я останавливался и уже почти собирался звать на помощь твоих людей. Но каждый раз говорил себе: Доктор, ты просто устал и перенервничал, ты ошибаешься, принимая жалких бездомных за то, чем они не могут быть, пугаешь сам себя.

— Вот оно! — возбужденно прошептал Конклин, — ты видел в точности то же самое, что видел я, Мо. Я постоянно натыкался на таких же оборванных стариков, жалких, двигающихся очень медленно, медленнее меня… Что это значит? Кто они?

Шаги. Медленно, нерешительно, по пустынной, испещренной тенями аллее к ним приближались две низкорослые фигуры. Старики. На первый взгляд их можно было безошибочно отнести к бездомным, во множестве распространившимся в городе. Но вместе с тем они чем-то отличались от обычных бродяг. Какой то целеустремленностью, может быть. Оба остановились метрах в пяти от скамейки, оставаясь в тени. Лиц их не было видно. Старик слева заговорил. Его голос, с непонятным акцентом, звучал глухо, напряженно.

— Довольно необычное время и странное место выбрали почтенные, хорошо одетые джентльмены для встречи. Несправедливо занимать место отдыха других людей, которым может быть не так повезло в жизни.

— Здесь много других свободных скамеек, — вежливо заметил Алекс. — Разве эта — занята?

— Нет. Эти скамейки общие. Их нельзя занимать, — ответил второй старик. Он прекрасно говорил по-английски, но все равно было ясно, что это не его родной язык. — Зачем вы пришли сюда?

— Какого черта вы к нам пристаете? — возмутился Алекс. — У нас свои дела, и вас они не касаются.

— Дела в таком месте и в такой час? — первый старик оглянулся по сторонам.

— Повторяю, — продолжил Алекс, — не суйте нос не в свои дела, и лучше проваливайте.

— Большие дела, понятно, — в тон Алексу сказал второй старик.

— О чем это они? — шепотом спросил пораженный Панов у Конклина.