Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Не была исключением и Германия. "Военно-силовые, геополитические доктрины прошлого играли теперь чисто социальную роль. Нацизм как бы втягивал их в себя, поглощал в непомерных размерах, выдавал в концентрированном виде. И он не мог иначе. В другом случае его диктатура не удержалась бы и года, и расовые и геополитические теории, как и все другое, так и остались бы достоянием философии, не выходящей за пределы пивных. Формой существования фашизма могло быть только военное насилие. И без него германский нацизм не был бы самим собой. Он распался бы"^[75].

Горькую истину о том, что в XX веке дракона не умиротворить никакими жертвами, художники хорошо понимали уже в первые десятилетия века. У лучших из них, по крайней мере, иллюзии отсутствовали; внутренняя убежденность подсказывала деятелям культуры, что первыми, кого пожрет чудовище, будут как раз подстрекатели, те, кто его натравливал на соседей. Мрачное пророчество Карела Чапека начинало сбываться.

К скверным предчувствиям подталкивало все: и первые внутриполитические авантюры гитлеровской партии, и громогласные заверения ее лидеров о реванше, о возвращении "старой процветающей Германии", и, наконец, разрыв Версальского мира и начавшаяся бурная индустриализация страны, перевод ее экономики на военные рельсы.

Литература на континенте чутко уловила это предощущение всемирной катастрофы. У Герберта Уэллса в "Самовластье мистера Парэма" (1930) выведен образ некоего фюрера на английский лад, разогнавшего парламент и в союзе с другими диктаторами Европы заварившего кровавую кашу. Война полыхает в романе Чапека; у Синклера Льюиса фашиствующие путчисты только собираются напасть на соседнюю Мексику, по ясно, что их аппетит еще разыграется.

Как тут не увидеть будущих планов Гитлера. Когда находившегося в эмиграции Томаса Манна лишили почетного звания доктора Боннского университета, писатель откликнулся пространным письмом, в котором расставил точки над "i":

"Национал-социалистическая государственная система предназначена для одной-единственной цели, и в этом весь ее смысл: не допуская, безжалостно подавляя и искореняя всяческое противление и помехи, подготовить немецкий народ к "грядущей войне", превратить его в беспредельно послушную, не зараженную ни единой критической мыслью, слепую и фанатически невежественную военную машину. Никакой иной цели, никакого иного смысла и оправдания

эта система иметь не может; она считает себя вправе принести в жертву свободу, справедливость, человеческое счастье, без колебаний совершить тайные и явные преступления, и все это во имя одной идеи — непременной закалки для войны. Лишь только отпадет идея войны как самоцель, вся система окажется не более чем живодерней для людей — совершенно бессмысленной и ненужной"^[76].

Потому я столь основательно "застрял" на теме фашизма, что его история — это одновременно и военная

история XX века.

Впрочем, на эту неразрывную связь "тирания — война" обратили внимание, оказывается, очень давно. Вот что, к примеру, писал Жан-Жак Руссо в "Суждении о вечном мире": "Легко помимо всего понять, что войны и завоевания, с одной стороны, и прогресс деспотизма — с другой, взаимно содействуют друг другу; что в рабски покорном народе можно вдоволь черпать деньги и людей, чтобы порабощать другие народы; что со своей стороны война создает предлог для финансовых поборов, а также не менее серьезную возможность иметь всегда под рукой большие армии с целью удерживать народ в повиновении"^[77]. Понято в 1761 году!..

А в 1937-м (им датировано письмо Томаса Манна) гитлеровцы не скрывали своих обширных военных приготовлений. На полные обороты включилась щедро подкормленная иностранными "радетелями" немецкая военная промышленность, благо прекрасный испытательный полигон был рядом, в Испании. Германский военно-морской флот рос и укреплялся год от году и скоро был способен захватить контроль над океанскими просторами. Что до воздушного океана, то Геринг неоднократно похвалялся, что противники рейха еще содрогнутся от ударов "люфтваффе".

Итак, ближайшие военные приготовления гитлеровской Германии были как на ладони. Существовали еще глобальные, долгосрочные планы, но о них никто, кроме их авторов, не знал.

Так уж и никто?

В 1937 году лондонское издательство "Виктор Голланц" выпустило книгу никому не ведомого автора Марри (Мюррея) Константина "Ночь свастики". Ее забыли быстро, хотя, перечитывая это произведение сегодня (переиздано в 1985 году), не перестаешь удивляться. Как же могло случиться, что не заметили? Еще тогда — вовремя?

Лишь совсем недавно приоткрылась тайна авторства удивительной книги. Все, кто писал о ней ранее (автор этих строк не составляет исключения), были уверены, что написал роман мужчина. Однако выяснилось, что под мужским псевдонимом скрывалась писательница Кэтрин Бурдекин; она, по словам открывшего ее авторство американского исследователя Роберта Кроссли, "более, чем кто другой из авторов утопий, пережила почти полное забвение"^[78].