Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Двусмысленная утопия, если разобраться. И финал оставляет ощущение двойственное: "Теперь мы можем смотреть в будущее с надеждой. Если только к данным обстоятельствам применимо слово "надежда", — ставит свою последнюю точку в повествовании друг и соратник Конта, новый летописец Мальвиля, отметив знаменательное событие: мальвильцы заново открыли порох. Продержаться-то они продержатся, но останутся ли человечеством? Все тот же вопрос, на который нет ответа…

И смогут ли противостоять искушению — все попробовать заново: сначала с порохом, потом с иными изобретениями неуемного человеческого духа?

Эти вопросы автор только формально оставляет открытыми. Кажется, он хорошо знает, что ответить, но сохраняет внешне бесстрастную, объективистскую манеру изложения, призывая читателя самостоятельно прийти к ответам.

Кстати, идея с вторичным открытием пороха — не случайная оговорка французского романиста. Верят, что заново открытый атом вернет человечество в существовавший до ядерной войны "золотой век", и персонажи романа английского писателя Рассела Хобана "Гуляка Риддли" (1980). В этом блестящем литературном эксперименте — роман представляет собой фейерверк словесных находок и фольклорных аллегорий — герой совершает паломничество в Кентерберийское аббатство с целью обнаружить тщательно скрываемый или же безвозвратно утерянный секрет атомной энергии. И что произойдет, если он раздобудет искомое?

"С точки зрения литературной техники, — пишет в своей книге "Видения конца света" (1982) профессор-историк Уоррен Уэйгар, — "Гуляка Риддли" представляет собой одно из оригинальнейших и наиболее профессионально сделанных произведений современной литературы воображения. Но по содержанию книга не вносит решительно ничего нового. Просто наследует формулу романтизма: противопоставление утерянного Рая с его святой невинностью и незнанием — обреченной современности, вожделеющей по науке и власти"^[95]. Правда, сами поиски в прошлом, показывающие растерянность и даже отчаяние ищущих, — это тоже по-своему содержательная информация о настроениях, бытующих сейчас, на пятом десятке лет атомной эры.

Все вернется на круги своя… Унылый, похожий на заклинание мотив звучит, как мы убедились, даже в произведениях безусловно талантливых, написанных неравнодушными людьми. Как в заколдованном лабиринте, бродят они по темным "закоулкам", не в силах ни самостоятельно выбраться на волю, ни, на худой конец, взорвать этот лабиринт к черту!

Хотя их блуждания все-таки приносят пользу. Можно не доверять политическому документу (политика!) или журналистскому репортажу (пресса!). Однако вредные иллюзии ненадолго застрянут в голове, если время от времени перечитывать книги, подобные романам Брэдбери, Миллера, Шюта, Мерля.

Из лабиринта, о котором речь, не выведет никакой мифический Персей — взрывать нужно лабиринт. Решать "атомную" проблему — без всякой приставки "пост", ибо никакого после не будет.

И в заключение — два слова еще об одной книге. Ищет ответов на вопросы, заданные Робером Мерлем, и героиня романа Бонды Макинтайр "Змей снов" (1978). Бродячей целительнице, врачующей с помощью особых "гипнотических" змей, нельзя поддаваться малодушию, постоянно искать какой-то выход призывает профессия, долг. Не задумываться, а просто ходить от поселения к поселению, раскинувшихся в радиоактивной бескрайней пустыне, и лечить, лечить, благо страждущих тысячи…

Благородный порыв — однако разум все ставит с ног на голову. Ибо что за смысл лечить отдельных выживших — скорее всего обреченных, когда лечить-то нужно было раньше и все общество целиком! Героине романа Макинтайр сочувствуешь, но выхода все равно не видно. Почему я завершаю рассказ этой книгой? Она напоминает об эмблеме международного движения врачей. Змея душит в кольцах бомбу… Справится ли та змея со своим и нашим врагом?

ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ТЕМЫ

6 августа 1985 года в сороковой раз скорбно поплыл колокольный звон над площадью в Хиросиме, где установлен монумент погибшим.

Сорок лет — и менее пятидесяти минут высветил индикатор атомных часов, продолжавших отсчет и после взрыва. Если точно, то сорок восемь минут прошло — новой атомной эры. Чтобы сравнение было наглядным, вспомним обратный отсчет: за это же время до Хиросимы близилась к развязке русско-японская война, авиации не исполнилось и двух лет, а вершиной военной техники были отравляющие газы и ток в колючей проволоке…

И все сорок лет не гас огонь в лампадке, зажженный японским крестьянином Тацуно Ямамото от пламени атомного костра, в котором сгорел его дом вместе с родными. Ровный язычок пламени не только напоминает о погибших тогда, по и возвращает нас к положению нынешних хибакуся (так называют в Японии тех, кто носит атомное проклятие в своих костях, тканях, генах). "Кровоточащей раной человечества" назвал Хиросиму писатель Кэндзибуро Оэ: "На ее искромсанном теле прорастают два побега: надежда на возрождение человечества и угроза его полного гниения"^[96].

Память о Хиросиме особого рода.