Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

— Ну, начнем с того, что этот документ, если не считать фотографии, принадлежит человеку, в свое время подписавшему «дилоси». Вы же об этом факте в своей версии умолчали. Давайте теперь попытаемся разобраться в этом противоречии…

Никос молча пожал плечами. Возможно, его просто пытались «взять на пушку» — пока в картотеке асфалии занимаются сличением отпечатков пальцев (а это работа нешуточная). Но Никос не собирался облегчать им задачу: пусть потрудятся, это даст ему возможность хорошенько обдумать случившееся.

Первый, самый приблизительный вывод — произошло не самое худшее. Во-первых, он правильно сделал, что не зашел в лавку к Яннису, а во-вторых, асфалия вообще поторопилась с арестом. Проверив документы, они могли бы отпустить его, последить за ним денек-другой и собрать урожай побогаче. Ну что ж, если они надеются, что, ухватившись за него, вытянут целую цепочку, то они просчитались. Только бы Элли успела скрыться…

Элли Иоанниду была арестована 27 декабря — ровно через неделю.

*

Сидя в одиночке асфалии (бетонный пол, постели нет, окон тоже нет, отопления, разумеется, никакого, спать приходится на голом полу, оправляться — тут же; за ночь камера так остывает, что кажешься себе вмерзшим в ледяную глыбу), Никос с болью думал о том, что в такой же одиночке сейчас может находиться и Элли. А ведь у нее должен быть ребенок, она едва успела ему об этом сказать. Как она перенесет этот каменный холод, побои, пытки? Пытки… В волнении Никос пытался встать, но с его ростом и плечами в этой каменной коробке нельзя было не то что встать — трудно было повернуться.

Глаза Никоса так привыкли к абсолютной темноте, что начало казаться, будто он видит шероховатости стен и трещины пола, хотя свет не мог поступать ниоткуда.

Это был тонкий расчет: несколько дней Никос не видел света и, оказавшись в кабинете с огромным окном, почувствовал резкую боль в глазах. Когда к нему вернулась способность видеть, в пяти шагах от него стояла Элли. Лицо ее было измученным, но без следов побоев (эти подлецы знали, как бить и пытать, не оставляя следов), брови нахмурены, она отчужденно смотрела мимо Никоса и на вопрос, знаком ли ей этот человек, молча покачала головой. Элли еще не знала, что личность Никоса в асфалии уже установлена.

В первые три месяца допросы следовали один за другим, чуть ли не ежедневно. По невероятному количеству имен, которые мелькали в вопросах, можно было судить, что затевается грандиозный процесс, равного которому не было в истории Греции. Но, по-видимому, концы у следствия никак не сходились с концами: из пятидесяти тысяч политзаключенных, имевшихся под рукой у асфалии, следователи никак не могли отобрать два-три десятка, которые могли бы предстать перед военным трибуналом в качестве «группы Белоянниса». Во-первых, отпадали все те, кто был арестован до апреля 1950 года и по этой причине никак не мог вступить в контакт с Белояннисом; во-вторых, отпадали и те, кто был арестован после апреля, но был уже осужден на другом процессе.

Очень скоро комиссары асфалии поняли, что имеют дело с человеком, от которого новых имен не добиться. Такое испытанное средство, как пытки и избиения, в случае с Белояннисом не имело успеха; в ответ на первые же попытки Белояннис пригрозил голодовкой, и были все основания предполагать, что он доведет это дело до конца. Белояннис был слишком нужен асфалии — не столько как человек, сколько как символ, марка предстоящего судебного процесса, и пытки пришлось прекратить. К угрозе, что смертельный исход голодовки будет представлен как самоубийство «под тяжестью обвинений», Белояннис отнесся спокойно: им невыгодно было прибегать к такому испытанному трюку. Никос им нужен был живым. Но дождаться от него показаний комиссары асфалии не смогли. Никос превосходно владел своими нервами, темнота, одиночество и полная отключенность от мира, сломившие многих, на него совершенно не действовали, физически и психически он был достаточно закален, чтобы все это перенести.

Тогда асфалия прибегла к пытке неизвестностью. Допросы прекратились, и в течение полутора месяцев Белояннис сидел в «бетонном шкафу», лишенный даже возможности считать дни и ночи: часы у него были отобраны. Раз в сутки караульный приносил еду, и это позволяло хоть как-то отсчитывать время; заметив это, начальство приказало охране «сбить систему», и караульный стал приходить то раз в двое суток, то по три раза на день. Однако свести Белоянниса с ума таким способом не удалось: он научился определять и отсчитывать время по малейшим изменениям света, который проступал сквозь щели дверного косяка. Это был такой слабый свет, что только после недельного пребывания в кромешной тьме можно было его увидеть — точнее, не увидеть, а ощутить кончиками пальцев, проводя рукой по кромке порога.

*