Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

Офицер подошел ближе. Это был полковник, прокурор департамента военной юстиции. На его обычно желчном лице сейчас было благостное умиротворение. Клокотать праведным гневом не было теперь никакой нужды: машина была налажена, действо отрепетировано не однажды, здесь все подчинялось полковнику, ждало только его сигнала, и даже вмешательство олимпийских богов не могло уже остановить казнь. Поэтому полковник не спешил… Он приближался с таким видом, как будто намеревался осведомиться о здоровье присутствующих. Подойдя, он назвал свое имя и звание (хотя необходимости в этом не было: все четверо знали его достаточно хорошо), сообщил, что он выполняет тягостную для него обязанность по надзору за казнью, и спросил, нет ли у приговоренных желания сделать какое-либо заявление для передачи органам правосудия.

— Все мыслимые заявления о своей невиновности я уже сделал, — сказал Бацис. — Не надо тратить время.

— К чему формальности? — сказал Калуменос.

— Мне нечего добавить, — сказал Никос, — к тому, что я говорил на суде.

Полковник повернулся к Аргириадису, тот молчал, клацая зубами. Вглядевшись в его лицо, полковник нетерпеливо притопнул ногой и повторил свой вопрос. Аргириадис промычал что-то, полковник не стал переспрашивать.

— Именем его величества короля эллинов, — развернув какую-то бумажку, начал читать полковник и вынужден был остановиться: Аргириадис скорчился, схватился руками за горло. Никос и Калуменос взяли его за локти, заставили выпрямиться. Полковник торопливо дочитал приговор, потом огласил решение Совета помилования. Закончив, он круто повернулся, быстрым шагом прошел сквозь шеренгу солдат и скрылся в тени тюремного фургона.

— Даже не попрощался, — пробормотал Бацис.

— Он боялся, что ты ответишь ему «до скорой встречи», — заметил Калуменос.

Никос молчал. Он смотрел прямо перед собой, где над головами солдат мерцало то же темно-синее небо, которое было сейчас над родной долиной Элида. Элида была впереди, за тремя полуостровами Пирея, за высокой стеною Коринфа, за пологими горами — тихая, глубокая, полная ночной сырости и темноты…

Обычай исполнения предсмертного желания осужденного родился здесь, на греческой земле, в незапамятные времена, когда люди, наверно, еще не умели падать так низко. О каком предсмертном желании мог заявить, например, мученик Макронисоса[14], которого перед казнью несколько раз обливали керосином, поджигали и затем сталкивали в воду, чтобы вынудить подписать «дилоси»? Если бы полковник Афанассулис спросил Никоса о его последнем желании, Никос рассмеялся бы ему в лицо. «Последнее желание? — сказал бы он. — Чтобы Греция избавилась наконец от вашей своры, чтобы прах ваш был развеян по ветру, дующему в сторону открытого моря, имена ваши — забыты, а следы — заросли травой. Вот мое предсмертное желание, господин полковник, и оно, уверяю вас, выполнимо».