Улыбка женщины

Я вытер шею платком и кивнул. За время работы с месье Монсиньяком мне трудно было припомнить, чтобы работа хоть раз была несрочная. Я взглянул на рукопись дочери лауреата Гонкуровской премии в прозрачной папке. «Исповедь грустной девушки» — элегантное название. В ней было максимум сто пятьдесят страниц, и наверняка достаточно было прочитать пять, чтобы поплохело от обычных нарциссических излияний, которые сегодня так часто выдаются за серьезную литературу.

— Нет проблем, сегодня в обед я сообщу вам свое мнение, — ответил я, вешая пальто в узкий шкафчик возле двери.

Монсиньяк постучал пальцами по своей бело-голубой рубашке. Он был не очень низенький, но головы на две поменьше меня, хотя и куда толще. При всей своей неказистости он умел одеваться. Он ненавидел галстуки и носил только шейные платки, а также обувь ручной работы. Несмотря на тучность, месье Монсиньяк производил впечатление гибкого и очень энергичного человека.

— Прекрасно, Андре! — воскликнул он. — Знаете, что мне в вас нравится? Вы на редкость сговорчивы. Много не говорите, не задаете лишних вопросов — просто делаете. — Он посмотрел на меня своими лучистыми голубыми глазами и похлопал по плечу: — Вы далеко пойдете. — Тут он подмигнул мне. — Послушайте, — продолжал он, — если эта вещь никуда не годится, я попрошу вас написать пару конструктивных замечаний по содержанию. Вы же знаете как? Ну, потенциал, безусловно, есть, и читать написанное автором интересно… и так далее, и так далее… А потом так мягко намекнете…

Я кивнул, подавив улыбку. Уже стоя между дверью и вешалкой, Монсиньяк повернулся и задал вопрос, которого я ждал все это время:

— Ну а как там с Робертом Миллером?

— Я веду переговоры с его агентом Адамом Голдбергом, на него можно положиться, — ответил я.

Старый месье Орбан, тот самый, который свалился с дерева, собирая вишни, дал мне как-то совет. «Когда лжешь, мой мальчик, будь как можно ближе к правде. Так больше шансов, что тебе поверят», — сказал он в один прекрасный летний день, когда мне, прогулявшему школу, предстояло сочинить подходящую историю для моей матери.

— Он уверен, что мы вытащим Миллера в Париж, — с жаром продолжал я, чувствуя, как мой пульс участился. — Собственно, осталось обговорить детали. Думаю, в понедельник буду знать все точно.

— Прекрасно-прекрасно…

Жан Поль Монсиньяк вышел с довольным видом, а я полез в карман. Лишь после третьей сигареты я начал успокаиваться. Потом открыл окно, впуская в комнату чистый, холодный воздух.

Я просмотрел рукопись. Еще одна Франсуаза Саган. Юная героиня — дочь известного писателя, не понимающая, чего она хочет, — погружала читателя в мир своих сексуальных переживаний с аборигеном Карибских островов, который вечно находился под кайфом. В этом, собственно, и заключалось действие. Каждый второй абзац был посвящен описанию чувств этой девушки, по большому счету никому не интересных, даже ее чернокожему любовнику. В конце романа героиня возвращалась домой, а жизнь все еще представлялась ей большим знаком вопроса, и она так и не поняла, отчего ей грустно.

Со своей стороны, я тоже не понял этого. Имей я в молодости возможность провести четыре недели на островах своей мечты, в полной мере наслаждаясь их красотами, не стал бы привередничать, а, вероятно, просто спятил бы от счастья. Быть может, моей натуре не хватало глубины.

Я осторожно сформулировал отказ и подготовил копию для месье Монсиньяка. В полдень мадам Пети принесла почту и недовольно спросила, курил ли я.

Я сделал невинное лицо и замахал руками.

— Вы курили, месье Шабане, — возразила она, заметив пепельницу возле мусорной корзины. — Вы курили даже в моем кабинете, я почувствовала это сразу, как только вошла. — Она неодобрительно покачала головой: — Или вы не понимаете, месье Шабане, что это опасно для здоровья? Вы же знаете это!

Да-да, я все знаю. Курить вредно. Есть вредно. Пить тоже. Все, что приносит удовольствие, — либо аморально, либо противозаконно, либо ведет к ожирению. То же касается и чрезмерного увлечения работой, и лишних волнений. Мы вечно балансируем над пропастью, а под конец нам суждено свалиться с лестницы, собирая вишни, или попасть под машину по дороге в булочную, как консьержка из романа «Элегантность ежика».[17]

Я молча кивнул. А что я мог сказать? Она была права. Я подождал, пока мадам Пети удалится, а затем вытряхнул из пачки очередную сигарету и уже через несколько секунд любовался расходящимися в воздухе завитками белого дыма.