Улыбка золотого бога

– Это наш сосед. – Теперь я ее ненавидела, легкую, весеннюю, невообразимо прекрасную, такую, какой я никогда не стану, пусть даже оденусь так же, пусть даже лучше, чем она. Я могу, у меня есть красивые вещи, но я толстая и неуклюжая, и волосы у меня плохие, и зубы тоже, и палец на ноге кривой.

– Сосед? А я… я, наверное, скоро соседкой буду. – Нелли подвинулась и предложила: – Садись, поболтаем.

– Извините, мне идти пора. Задали много.

Я не хочу сидеть с ней рядом и болтать не хочу, тем более делать вид, что мы подружимся, потому что мы никогда-никогда не подружимся, ведь мы обе любим одного человека.

– Врушка, – сказала Нелли напоследок. Она совсем не рассердилась и, как показалось мне, поняла все правильно.

– И все? – кажется, Яков был разочарован. – Пару фраз, и все?

– А чего ты хотел? Ее признания в ненависти к Гарику и жажде отмщения, которую она пронесет сквозь годы?

– Но в тот год ты ее больше не видела?

– Нет. Мы уехали в Крым… ну, то есть сначала в Крым, потом мы с бабушкой – к ее подруге в Ленинград, потом к другой подруге – в Новгород, потом…

– Неважно, – оборвал Яков. – То есть про Нелли ты больше ничего не слышала. А от Громова? Ты же должна была его спросить?

Нет. Мне было стыдно задавать ему подобный вопрос, это как признаться в собственных чувствах, сказать открыто – «я тебя ревную», а девушки не надоедают кавалерам, это неприлично.

– Ладно, – спокойно согласился Яков, – тогда переходим к следующей встрече. Полагаю, она была интереснее.

Скорее драматичнее. Снова весна или раннее лето, наверное, все же лето – белые облака тополиного пуха и заложенный нос, свербящие глаза и красное от постоянного чихания горло. Я бежала домой, чтобы укрыться от коварных тополей в почти стерильной чистоте квартиры, я торопилась и налетела на женщину, которая почему-то пряталась в подъезде. «Извините», – сказала она и расплакалась.

– И в этот момент ты ее узнала?

– Нет, не в этот, позже. Она сказала, что Игоря ждет, а жена ее не пускает. Вполне в Никином духе…

– И, назло Нике, ты пригласила незнакомку к себе. И дома узнала.

Да, дома, на кухне, когда Нелли села напротив окна, – яркий свет слепил меня, а заодно и стер морщины с узенького личика, вызолотил волосы, выровнял черты, вырисовав вдруг ту самую девушку, с которой я когда-то встретилась на лавочке. И она меня узнала.

– А ты совсем выросла. Все еще любишь его? Не надо, он страшный человек.

Мятая пачка дешевых сигарет, табачная крошка на белой скатерти, дрожащие руки Нелли с темными линиями вен. Она все еще красива.

– Он не умеет помнить, он не умеет ждать, он не умеет держать слово, – она повторяла это, глядя поверх меня.

Я ей не поверила. Игорь был самым лучшим человеком на земле, а после Неллиного ухода пропал кошелек. Мама, узнав о происшествии, обронила:

– Вместо того чтобы исправлять, уродуют. Дусенька, солнышко, не приводи ее больше в наш дом, ладно?

– И ты не приводила. – Яков, дотянувшись до вазы, вынул павлинье перо и, сунув в ухо, почесал. – Черт! Значит, Нелли приходила до отсидки и после нее. Любви к Громову у нее явно поубавилось, только вот могла ли она мстить? Если могла, то почему не сразу? Почему ждала так долго? Не-а, не сходится.

Ника

– Привет, а где все? – Топкин пацан стоял в холле и вертел головой. – Круто тут у вас. А ты чего, скучаешь?

Кто скучает? Некогда скучать, когда такое вокруг. Сволочи, поразбежались. Бросили. Боятся.

– У-у-у-у, подруга, да ты пьяна. – Он принюхался. – Коньячок?

– А тебе какое дело?

– Никакого. Но думаю, может, компанию составить красивой женщине, если она, конечно, не против.

– Валяй. Только пожрать принеси чего, ну там, с кухни, и из бара бутылку захвати.

А и вправду, почему б не посидеть, пацан-то ничего, прикольный вроде, понтоватый, правда, но кто ж без понтов? Зато с пониманием.

– Тебя Никой зовут? А я – Мишка. Мишка-Медведь. Ну, за знакомство?

– Давай.

– Слушай, чего ты тут с этими стервами делаешь? Нормальная баба вроде, классная даже, не то что эти мымры…

Вот, хоть кто-то да увидел! Чувство симпатии росло, как и чувство удовлетворенности жизнью.

– Мне Танька про тебя рассказывала, она, значит, сеструха мне. Дура, конечно, но люблю. Мы ж вдвоем только, ни родаков, ни теток с дядьками. Сироты.

Бедные… и я бедная, тоже сиротка, потому что хоть и есть и братья, и сестры, и тетки с дядьками, но все они только и думают, как бы половчей на шею сесть, а до самой меня им никакого дела нету. Не любят. Никто меня не любит.

Не любит, не любил и любить не будет.

– Ну… чего ревешь? Не надо реветь, – Мишка обнял. – Подымайся, пойдем, я тебя спатки уложу. Вот… слушай, а ты часом не в курсах, где эти мымры цацки свои прячут? А чего? Сама подумай, они в рыжье и брюликах, а ты ни с чем? У меня друг есть… если по-умному, никто и не подумает, только ему конкретика нужна…

Правильно Миха говорит, и как она сама не додумалась… Миха – классный парень.

– П-пта пусть возьмет… П-пта… у Дуськи… миллион, – слово выговорилось легко и приятно. – Миллион за него дадут.

– За кого? – Мишка держал за талию. – За какого птаха?