Улыбка зверя

— Да, действительно, сучара! — косо глянув в зал, на безмятежного компаньона, согласился Конопля. — Если б ему Ферапонт велел меня замочить, он бы не думал…

— А то… Ни секунды бы не думал.

— Даже бы обрадовался! — заводил себя Конопля, которому очень хотелось, чтобы Горыныч сказал что-нибудь еще скверное про Тимоню. Что-нибудь этакое, отчего перестала бы Коноплю мучить эта досадная нерешительность и жалость. Да еще и тетя Зоя… “Юрочка, а вот пирожочек к чаю… Кушай, Юрочка…” Черт бы ее подрал с пирожками этими…

— Пора, Конопель, — взглянув на часы, подытожил Горыныч. — Я за руль, а ты с ним сзади. Справа садись…

— Он бы ни секунды не думал, — зачарованно повторил Конопля. — Ни одной секунды…

— А то…

— Счас, Горыныч, я деньги сниму с аппарата, а ты выходи с ним.

Тимоня допил пиво, поднялся и поспешил вслед за уходящим Горынычем. Им предстояло ехать за город, на турбазу, где любили отдыхать “ферапонтовские” после своих беспокойных трудовых будней. Место было тихое, укромное, окруженное лесными озерами, с прозрачной узкой речкой, протекающей прямо по территории зоны отдыха.

Когда-то турбаза принадлежала обогатительному комбинату, и здесь целебным сосновым воздухом наслаждалась разная шушера — инженеры и работяги. Несколько лет назад “ферапонтовцы” надумали прибрать турбазу к рукам, но профсоюзный комитет, тогда еще совсем непуганый и напыщенно-высокомерный, встал “на ручник”. Пришлось пристрелить упорствующего заместителя комитета, а спустя неделю скинуть с шестого этажа и самого председателя. Далее заветная территория путем не очень сложных комбинаций перешла в собственность к одной спешно образованной фирме с трудно запоминающимся названием, причем фирма эта просуществовала считанные дни, однако успела переоформить собственность на другую фирму, и в итоге получилось то, что получилось — собственность обрела достойного хозяина.

Здесь были неплохие номера, сауна, банкетный зал, бар, спортивный зал с тренажерами, а в подвале Рвач оборудовал стрелковый тир. Единственный и весьма существенный недостаток этого прибежища заключался в том, что турбаза находилась не на открытом пространстве, где просматривались бы все подступы к ней, а в густом лесу. То есть потенциальный враг мог нагрянуть неожиданно и застать размякших братков врасплох. Не выставишь же часовых по всему периметру бетонного забора? Да и что часовые, если на какой-нибудь сосне уместится под вечерок опытный снайпер? Сделал дело, спрыгнул с дерева и — исчез в чащобе. Потому отдыхали здесь в основном рядовые бойцы, а люди же авторитетные, ценя свое законное конституционное право на жизнь, предпочитали на отдых уезжать за границу, в места более цивилизованные, где уважают закон и порядок, в государства с крепкими полицейскими режимами. Турбазу они использовали лишь для кратких встреч и деловых совещаний.

У “ферапонтовских” было немало врагов и, несмотря на затяжные войны с большими кадровыми потерями, ряды врагов почему-то не редели и количество их никак не хотело уменьшаться. Вроде бы и собственность, и все сферы влияния давно уже были поделены, но не проходило недели, чтобы не возникал новый конфликт, новый очаг напряженности — и тогда “забивались стрелки”, и с воспрянувшими духом и силами конкурентами велись тяжкие переговоры, нередко кончавшиеся жестокими сражениями с применением огнестрельного оружия. Похоронив убитых, противники ненадолго расползались по своим углам, чтобы отдышаться, зализать раны и заделать бреши. Выбывших из строя бойцов заменяли новобранцами, и все начиналось сызнова.

Как будто чья-то невидимая рука управляла этим процессом, разжигала войны и рознь, сеяла смуту и тревогу, не давала ситуации выйти из берегов и в то же время не позволяла жизни устояться и войти в спокойное русло, когда все заняли бы окончательно свои места под солнцем и, наслаждаясь миром, пользовались благами своего положения в меру своих заслуг и способностей.

Машина стояла у рыночной палатки, торгующей антитараканьими и клоповьими снадобьями, и называлась палатка, увенчанная вывеской с позолоченным шрифтом: “Последний ужин”.

Мельком взглянув на вывеску, Горыныч, следуя одному ему ведомой ассоциации, с философской многозначительностью крякнул.

Когда подъехали к площади, Тимоня, нервно заерзав на сидении, сказал:

— Вон там брат Мослака подорвался!

— Знаю, — отозвался Горыныч, косо глянув в сторону храма. — Метров двести не дошел. Чего-то у него там замкнуло, никто понять на может… На десять минут раньше времени рвануло.

— А хорошие были бы поминки у Клеща, — мечтательно сказал Конопля. — Жаль, не вышло по задуманному… В большой бы компании на тот свет отчалил, не соскучился бы по дороге…

— Скоро закончится передряга, — вставил Тимоня. — Вот откинется с зоны Седой, наведет порядок в городе. Будет у нас настоящий воровской ход. А Седой — вор справедливый…